Северное кладбище.
В Парголово
есть погост
открытый для сиянья звезд
вечного и наглого,
и на полях лежит навоз;
там панорама роз
из полиэтилена
перед входом;
там вырваных из плена
растет число,
и рвуться к тлену
все, получившие свободу.
Там - ремесло
захороненье праха,
рубка слов,
на памятниках рубка даты.
Там похоронены солдаты
и ветераны сцены,
там, за умеренную цену,
воздвигнут склеп,
повесят креп;
повсюду, и в-особенности в центре
некрополя, произростает ландыш;
и воронье жиреет,
сметая хлебный
мякишь,
оставленый скорбящим,
на безымянном кладбище; молебны
распространяясь с ладаном из церкви,
мелодию и вкус вплетают в заросли.
И оттого становиться прекрасней
все кругом.
Потустороннее соседство
звезды с крестом
громит твой взор,
и удивительно и ясно,
что нет различий,
у коммунистов и у христиан,
что сердце,
протолкав всю кровь,
и глаз, дождавшийся рожденья внуков,
остановилось и закрылись, вновь и вновь
нас загоняя в царство цифр и букв.
Теперь уж навсегда.
Горит звезда.
Ветра приносят запахи навоза,
и дева, изуродована варикозом,
куда-то тащит тяпку и совок;
над лесом ниткой тянеться дымок,
наверняка, с полей, оттуда же, откуда запах.
Ближайший вяз осунулся и взмок,
у ели просеребь дождя на лапах.
Вдруг между них мелькнет
гранитный, красный обелиск,
поодаль на могиле кто-то пьет,
и солнца диск,
компашке туч намяв бока,
плывет.
Порывом ветра облак табака
несет.
От беломорины
к могилам
взгляд гробовщика
блуждает. Так уморенно,
уныло
течет
река
времен,
и, кажеться, что вычесть тщится из имен
живущих
все до последнего, по сути ж,
добавляет труд гробовщикам
и неприятную обязанность забывшим.
Умеренно
течет
река
времен
по руслам кладбищ,
между гробов
и, будто, ищет;
и, будто, алчет
все превратить в себя, -
все сделать пылью;
уверенно
течет
река
меж берегов.