-Цитата от SayMeow

тема третьего тура: Наказание невиновных - награждение непричастных
доп. задания: "Повесть о вопиющей несправедливости"

а судьи кто?

Эдвард Руки-Ножницы
V.N.
NikiTikiTa
Эрнесто Заткнитесь
че гевара
Tha_Cool
bubble
Миоу
Nekky

система судейства - 10 (раскрытие, оригинальность сюжета, интересность/динамичность повествования) / 10 (стилистика, лексика, владение речью, эмоциональный окрас, метафоричность и использование ср-в художественной выразительности) / 4 (общее впечатление)
максимальный балл - 24
минимальный балл - 1

проходят участники, набравшие в парах большее кол-во голосов
при равных голосах - участник с наивысшим в паре баллом


Пара I

El Shellador

Если бы кто-то сказал, что именно этот растерянный молодой парень в потрепанных красных кедах сыграет в моей жизни одну из самых главных ролей – я бы не поверил. Серьезно! Я проделывал эту, как мы выражаемся, «операцию» больше сотни раз.
Боб Моринс был совершенно обычным подростком, пойманным за попытку вывезти в школьном ранце полтора килограмма героина из штата Техас. Диспропорцию его двухметрового тела подчеркивали драные штаны-трубы, темный балахон, рукавов которого не хватало, чтобы дотянуться до кистей жилистых рук.
Парень растерянно бросал взгляд в разные углы комнаты, потирая кисти рук, только что освобожденные от оков. Боб сжимался на глазах, казалось, что ещё чуть-чуть и он сможет просочиться в дверную щель. Действительно, находиться у нас было не очень то и приятно. Ещё полгода назад в этой комнате делали смертельную инъекцию заключенным-смертникам, теперь же наше помещение больше напоминало лабораторию сна. Но что знал студент экономического отделения, пытавшийся протащить полторы тысячи доз смертельного зелья через границу самого строгого к наркодилерам штата, о лабораториях сна? Ни черта он не знал, а вот тюремных баек наслушался вдоволь.
- 7 лет – скомандовал я ассистенту, вбивавшему в программу новые параметры – Почему так долго, Бобби, это рецидив?
Парень поднял глаза, посмотрел на меня, перевел взгляд на зеркало в стене, за которым была комната для посетителей, набитая журналистами. Его челюсть затряслась, а на глазах появились крупные слезы.
- Пожалуйста, сделайте что-нибудь. – Закричал парень – Я ничего не совершал! Это ошибка. Я – центрфорвард студенческой сборной по баскетболу. Какие могут быть наркотики?
- Заткнись! – Крикнул тюремный надзиратель, взмахнув в воздухе телескопической дубинкой. Заключенный застонал и повалился на кушетку.
Я кашлянул и кивнул громиле в форме в направлении комнаты, где в этот момент дюжина акул пера, строчила репортажи, а кто-то даже транслировал события в свой твиттер: «Завтра ты станешь героем всех газет!». Я ещё не знал, что через десять минут произойдет то, что вышибет этот инцидент из памяти журналистов, и кардинально изменит всю мою жизнь.
Пока мой ассистент затягивал ремни на кистях и лодыжках заключенного, я взял микрофон и начал говорить со своим отражением, пытаясь эффектно смотреть присутствовавшим посетителям прямо в глаза: «Дорогие друзья, Вам представилась удивительная возможность посмотреть наше изобретение в действии. Я считаю, что наш проект – самое грандиозное открытие за последние полвека. Подумайте сами, наша команда совершила колоссальный прорыв в нейропсихологии. Мы можем заставить человека пережить полноценное тюремное заключение за предельно сжатый срок – всего пять-десять минут. При этом я могу гарантировать, что осужденный не найдет в нашей виртуальной тюрьме одобрения со стороны сокамерников, не станет авторитетом и уж точно не захочет туда вернуться. Другими словами, мы создали инструмент такой 10 минутной порки, которую наш «клиент» не забудет никогда».
Боб Моринс молился, и, стоит отметить, я тоже. Это была не моя идея выставить нашу работу на всеобщее обозрение, как собственно не я сам номинировался на Нобелевскую премию. Но наши сенатские лобби настояли на том, чтобы проект приобрел мировую огласку.
«Друзья, мы начинаем! Сейчас мой ассистент вводит осужденного в состояние, которое мы называем сном. Это не совсем сон, а скорее состояние бессознательных галлюцинаций, направление которых мы можем задавать!».
- Льюис! Посмотри! – окрикнул меня Рой Паттерсон, мой ассистент и напарник – такого я не припомню.
Приборы начали сходить с ума. Давление Боба поднялось до 250/190, пульс до двух сотен. Тело парня начало биться в судорогах, а изо рта полилась пена.
- Льюис…
- Рой, что не так? Что ты неправильно сделал? – крикнул я, забыв отключить микрофон.
- Льюис… всё правильно! Льюис, да он сейчас сдохнет!
- Что происходит? – Завизжал, вбежавший в комнату начальник тюрьмы – Выключите эту хрень немедленно!
- Нельзя! – Я всеми силами пытался остановить борова-начальника, рвущегося к оборудованию – Психологическая деформация непредсказуема! Рой, подключи меня к нему!
Паттерсон стоял в оцепенении: «Льюис, не делай этого… это же». Я схватил его за локоть и оттащил в сторону: «Ты один знаешь, что это, вероятнее всего, значит. Парень невиновен и он не проживет и трех минут. Если мы не сделаем тоже самое, что пробовали во время испытаний в Берлине, его кровь будет на наших руках. Понимаешь?».
Спустя двадцать секунд я уже лежал на соседней кушетке с дюжиной датчиков на голове. Я взглянул на часы. Боб был «там» уже две минуты – чертовски много. У меня практически не оставалось времени. Начальник тюрьмы что-то орал про включенный микрофон и распорядился вывести журналистов.
- Льюис, пода… - успел расслышать я слова ассистента, как мою голову пронзило разрядом тока.
Знаете, чем воняет в чужом сознании? Жаренной плотью! Такое чувство, будто наш прибор изжарил дотла мозг бедного парня. На самом деле это были лишь галлюцинации, вызванные замедленным погружением. Осужденный переходит в состояние «сна» секунд за пять, а моё погружение Рой должен был растянуть на полминуты – если продержать меня дольше, то вытащить раньше времени уже не получится. Промежуточное состояние казалось мне просто адом. Считать секунды в таком состоянии было бессмысленно, там – вне сознания подростка оно тянулось очень медленно.
Перед моими глазами один за другим сменялись кадры. Я ощущал себя Орфеем, проходящим через круги царства Аида в поисках Эвредики – стоны, крики, слезы, ругань. Я закашлялся. Запах плоти не проходил. Тут я понял причины кашля – из какой-то дымки то и дело появлялся огромный латинос, наносящий мне удары под дых. Руки не слушались. Каждый удар отдавался в ушах приближающимся хохотом откуда-то справа. Нечеловеческим усилием воли я повернул голову и увидел негра, заламывающего мне руки. Он со смачным звуком собрал всю слизь с носоглотки и плюнул мне прямо в глаза. Хохот усилился. Какая-то сила выдернула меня из лап гориллы и отбросила в сторону. Тело само собой содрогалось, беззвучно выпуская из груди воздух. Сквозь сизый туман я разглядел слева зеркало. Разогнав руками дымку, я вгляделся в своё отражение. Я хохотал. Не слыша самого себя, ржал до слез, в то время как прямо передо мной огромный латинос избивал Боба Моринса, зажатого в крепких руках негра.
- Боб! Посмотри на меня! – Заорал я в сгущающийся туман – Помнишь меня? Это сон! Боб Моринс, ты не можешь умереть! Ты проснешься!
Локтем я разбил зеркало, схватил самый большой осколок и ринулся в сторону дерущихся.
- Боб! Ты меня слышишь?
Я уже был в трех шагах от них, когда парень приоткрыл отекший от побоев глаз и перекореженными губами начал читать молитву. В тумане блеснуло что-то острое, Боб заорал как раненный зверь и повис на груди латиноса. Негр напрыгнул на меня, сбил с ног и стал хлестать по лицу. Стиснув кусок зеркала в руке, я попытался располосовать ему горло, но лезвие проходило сквозь него, не причиняя вреда.
- Льюис! – произнес мой напарник, когда я пришел в себя, и кивнул в сторону кушетки Боба. Над ним уже трудилась реанимационная бригада.
- Слишком поздно – констатировал старший смены – время смерти 18:52.
***
Гай Русельдорф был не только евреем немецкого происхождения, сбежавшим в 42-ом из нацисткой германии с родителями, когда ему не исполнилось ещё и двух лет, но и одним из самых бесстрашных адвокатов. Он с порога заявил, что дело будет громким, скандальным и сложным, а суд максимально беспощадным. Именно он предложил поднять в мою защиту всё мировое научное сообщество, которое отбивая меня, в первую очередь отстаивало честь своей святыни – Нобелевской премии. Контраргументом обвинения стала травля моей команды СМИ. Стоит отметить, что вечерний эфир CNN оказался более могущественным инструментом воздействия, чем выступления моих коллег на научном саммите в Брюсселе.
Казалось бы, моя позиция была на 100% выигрышной. Следствию был представлена стенограмма моего выступления два года назад на заседании Министерства Юстиций, где я предупреждал о возможном летальном исходе у неверно осужденных. Дополнительное следствие по делу Боба Моринса установило эпизоды, по которым были задержаны несколько его однокурсников. Но было одно «Но!» - этот суд стал настоящей дуэлью – меня и всей судебной системы США в лице железной леди-судьи – Авроры Линкольн. Признать меня невиновным означало расписаться в виновности своей. И, увы, эта игра велась на их поле, их мячом и по их правилам. Величественный свод потолков зала городского суда всем своим могуществом показывал, что, быть может, перед кем-то и падет Система, но точно не передо мной.
Русельдорф был хорош. Из его уст, словно из сундука Пандоры, сыпались статьи, законы, прецеденты и призывы к совести и разуму. Представитель стороны обвинения монотонно зачитывал с листочка заранее подготовленную речь. Свидетели – Рой Паттерсон, уволенный за неделю до суда конвоир тюрьмы Неш О’Гивли и даже отец Боба – Сэм Моринс – все говорили речь в мою защиту, вспоминая как я рискуя своей жизнью полез спасать того парня. А государственный обвинитель в изрядно поношенном костюме задавал мне медицинские вопросы из областей, в которых явно ничего не понимал, трактуя ответы в нужном себе русле.
Итогом спектакля, затянувшегося почти на семь часов, стал приговор – лишение свободы сроком на одиннадцать с половиной лет. Обвинитель, проходя мимо меня, процедил сквозь зубы: «Пока шел суд, ты бы успел отсидеть в своей машине тридцать раз!». Я проигнорировал его выпад. Все мои мысли, вся моя боль были там – на последнем ряду зала, где сидела моя жена с полуторагодовалым сыном на руках. Толпа шумно расходилась, а я никак не мог их разглядеть. В какой-то момент я встретился с ней глазами – Моника стояла с зареванным лицом, а малыш Никки беззаботно играл, подаренным мной микроскопом.
- Папа! – Радостно крикнул сын. В этот момент на запястьях защелкнулись ледяные наручники, и судебный пристав грубо толкнул меня между лопаток. Когда я выйду, моему парню будет уже тринадцать. Я сломался и заревел навзрыд.
По иронии судьбы меня привезли именно в ту тюрьму, которую мы досконально изучали при разработке нашего проекта. Только сегодня всё было по-другому. Другой транспорт, другие ворота, другая встреча. Сложно привыкнуть, когда с тобой – профессором, доктором медицинских наук, претендентом на Нобелевскую премию, окончившим Гарвард в 19 лет общаются также как с мексиканским наркоманом, едва посещавшим первые три класса школы.
Сложно предположить, что я смог бы найти общий язык с тремя своими сокамерниками. Домингес, убивший жену в пьяном угаре (мне начинает казаться, что в Вашингтоне совершают преступления одни латиносы), престарелый иранец Омар, ежеминутно цитирующий Коран, и негр-француз Эсьен, осужденный за убийство четверых американцев на почве расовой неприязни. Собственно, я его и не нашел. Слава богу, до рукоприкладства дело не доходило, но всю работу по нашей камере приходилось выполнять мне.
Большим сюрпризом стал тот факт, что персонал тюрьмы не поменялся. Я знал всех – начальника тюрьмы, главного надзирателя этнического японца, которого осужденные называли не сэр, а Тонака Сан, и помнил в лицо даже конвоиров, проводивших меня первый раз в камеру. Но их поведение радикально изменилось. Я ничем не отличался от остальных заключенных. Даже платил за передачу писем домой на общих основаниях – по 20 баксов за конверт.
Два бесконечных года я драил камеру, терпел нападки старых «знакомых» из охраны и рыдал ночами, перечитывая письма от Моники. Она писала, как Вилли играет в мой микроскоп, как нелепо называет машинки и героев диснеевских мультиков, как кричит «Папа!», каждый раз натыкаясь на мою фотографию в альбоме.
Стабильно, каждый месяц, два годя подряд, я ходил на беседу к начальнику тюрьмы, предшествующую условно-досрочному освобождению. Каждый раз, я доказывал ему, что мне здесь не место, а он отвечал, что отсидеть нужно не меньше две трети срока. Однажды, ожидая встречи, я разглядывал полки его библиотеки. К своему удивлению я не обнаружил ни одной незнакомой мне книги. Что ещё больше меня поразило – это альманах Harvard Medicine Magazine за 1997 год, который я пролистывал, ожидая выписки жены из роддома.
- Льюис! Это опять ты? – Вскликнул Босс, как мы его все тут называли – Ну сколько можно? Я же сказал, что не подпишу твои документы в ближайшие пять-шесть лет!
- Босс, разрешите, я возьму этот журнал и обещаю не тревожить Вас ближайшие три месяца – взмолился я, прижимая альманах к груди.
- Валяй, док, один черт я не знаю, как он тут оказался.
Тонака Сан за 30 долларов разрешил мне пропустить одну прогулку и остаться в камере. Я раскрыл засаленный журнал и впился глазами в статью, которую читал тогда – развитие ребенка до пяти лет. Автор насмешливо писала, что мужчина, говоря о детях, не представляет младенца младше трех лет. Когда женщина, думает именно о грудничкха. Я перевернул пару страниц и уставился на график развития ребенка до трех лет. Меня осенило. Какой к чертям микроскоп? Какие нелепые персонажи мультиков? Я начал доставать один за другим письма жены и раскладывать их в хронологической последовательности. Согласно им мой сын не взрослел.
Я не мог вспомнить ни одного более-менее существенного события из новостей. А тем временем должна была пройти, как минимум одна олимпиада! Все эти книги, этот альманах.
Дверь в камеру отворилась, чтобы впустить вопль: «Строиться!». Я вышел в узкий коридор и встал возле стены, продолжая всё анализировать - календарь на стене Босса с одинаковым рисунком второй год, отсутствие утечки кадров у надзирателей. Как я раньше не догадался!
Я повернул голову в сторону Омара и тихо прошептал: «Твой Аллах – говно!». Удар у старика был поставлен хорошо. Через мгновение я выплевывал зубы на тюремный кафель. Закипела драка.
Рядом со мной оказался Тонака Сан, выплевывающий ругательства на каком-то из азиатских языков. Я приподнялся, выхватил из его кобуры пистолет и выстрелил в воздух.
- Всем тихо, суки! – Орал я, потрясая в воздухе глоком. Я направил ствол прямо в не по-японски округлившийся глаз Тонаке – ПОЙ!
- Что?
- Пой, я сказал!
Японец покраснел, но начал медленно со смешным акцентом напевать: «go to sleepy little baby go to sleepy little baby when You wake you shall have all the pretty little horsies all the pretty little horsies…»
- Сукин сын – заулыбался я – ты этнический японец, а поешь с дулом у носа песню, которую мне напевала в детстве мама? Я должен был сразу догадаться! Прощай, Тонака Сан!
Раздался хлопок, всё поплыло перед глазами. Свет потух.
- Льюис! Льюис! Ты с нами?
Пелена перед глазами начала рассеиваться. Надомной стоял Рой Паттерсон, пытаясь зачем-то растереть мне уши.
- Льюис! На, выпей это! – Кто-то протянул мне стакан воды, который я тут же осушил залпом.
В ушах больше не звенело. Боль в челюсти прошла. Я посмотрел на соседнюю кушетку и отшатнулся назад. Там сидел Боб Моринс – до смерти напуганный, но живой и невредимый.
- Ты вытащил его, но сам застрял на целые три минуты – мой напарник обнял меня – как ты, черт возьми, оттуда выбрался? Мы думали, что ты проведешь там все семь!
Я ничего не ответил. Я молча побрел к выходу. У меня не было сил ни для горя, ни для радости, ни для осознания того что произошло. «Ему нужно время» - сказал Рой мне вслед. Чуть позже он догонит меня на парковке, на которой я оставил свою машину почти три года назад. Я провел рукой по ещё горячему капоту и открыл дверь.
- Льюис! – За моей спиной раздались быстрые шаги коллеги – Но ты выжил! Это означает, что невиновный может пережить Сон?
- Это означает, Рой, что я виновен! – Я завел машину и погнался за хвостом собирающейся предвикендной пробки.
***
Я до сих пор не могу понять, что бы создали – добро или зло. Что такое вернуться в прошлое, стерев из жизни 2, 3, 10 лет – страданий, переживаний, чувств и эмоций? Раньше мне казалось, что мы дарим людям время, а теперь я думаю, что мы его отнимаем. Насколько изощрен Господь, что наказывает нас собственными изобретениями. Это понял я. Это поняли те британские медики, открывшие стволовые клетки, на которых спустя семь лет повесили вину за две трети раковых заболеваний в мире. И, конечно же, одним из первых это понял Альфред Нобель, детище которого убило его собственного сына.
- Дорогой, мы готовы ехать.
Я отложил утреннюю газету с фотографией Роя Паттерсона, получающего Нобелевскую премию за вклад в развитие Медицины.
- Не жалеешь? – Кивнула на громкий заголовок Моника.
- Нет. – Ответил я, сажая на плечи сына – Ничто не мотивирует человека на жизнь в Системе больше, чем вероятность наказания без вины и шанс на награду без заслуги. Мы не в праве отнимать у людей это.


Корабль Борщевский

Пара I.
El Shellador
4.11.Моё имя - Леонид Копылов. Зовите меня Эл Шэлладор. У меня есть богатый внутренний мир, с которым я выхожу из квартиры. На улице идёт снег – бисерный, мокрый, быстрый. Этот снег февральчат, хотя эти 10 утра, куда я шагнул, и принадлежат ноябрю.
Что там у нас? Награждение непри… неви… непричастных, да. И наказание невиновных. Мда. А меня бросила девушка, что гораздо прозаичнее - во всех горчащих смыслах этого наречия в сравн. форме.

5.11. день. Её зовут Катя, и этих Кать настолько много среди наших современниц, что мне требовались определённые усилия, дабы называть её так. Произнося это имя, я старался наполнить его новыми звуками, добавить оттенков, понятных только нам с ней, и мне ощущается, что у меня получалось. Теперь её будет грубо нарекать «Катей» мой преемник. У Блока есть эта ужасная «Катька» с керенками. Есть отчаянно ускользающая, неприятно восторженная Катя у Бунина в «Митиной любви»… Что сделает её новый кавалер (выключите этот пряный вальс), её новый кавалер с так легко дарованным ему именем?! Да он же мудак, я ж видел его!
Ладно, не такой уж он и мудак. Однако он определённо из тех, кто лет в 15 делал в районной парикамахерской мелирование(Microsoft word даже в ахуе с этого слова) и мчал в летний лагерь. Там он был безупречен на вечерней дискотеке (r=15-20 м.) и прилегающих территориях (s=500 кв. м).
Я не пошёл сегодня в универ, но пойду на теннис вечером. После тенниса напиваться не захочется.

6.11. утро. Я решил заявиться в универ. Сижу на склоне аудитории, у самого высокого окна, и слева мчится снег. Рядом на парте стоит принадлежащий сокурснице параллепипед сока. Крохотный, пронзённый стойкой соломинкой. И трубочка эта – как антенна, настроенная на юность. На юность, не имеющую смысла, если ты один. Нет, это, должно быть, всё пройдёт, я gotta stay strong и встречу ещё своё счастье. Но пошли вы нахуй, подготовленные подсознанием полые формулировки.
Мой почерк садится на мель…
Весь день мне, кстати, сегодня звонят и сбрасывают с 920460итд, когда я набираю – трубки не снимают.

7.11. ВЕЧЕР. ДА НЕ МОГУ Я БЕЗ НЕЁ! Я НЕ МОГУ БЕЗ НЕЁ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАТЯ! КАКИЕ У ВАС У ВСЕХ ЕБУЧИЕ ПЕСНИ НА МОБИЛЬНИКАХ!

8.11. полдень. Теперь ещё и денег нет. Thnx, бухло. Ах, алкоголь, вечный альфонс слабохарактерных, вот бы ты содержал себя сам.
Какое там «ах». Для выражения моего состояния требуется междометие, обозначающее внутренний турбулентный гул отчаяния. Несколько не сильно отличных друг от друга аккордов. И это междометие – данные записи мои. И надо довыть это междометие.
Хорошо, что заплатил за квартиру до разрыва с Катей.
Вадик из соседней квартиры занял полтинник. Они с Таней съезжают в конце месяца. Не сказать, что я привязался к ним, но немного жаль. Новых арендаторов хозяйка той хаты пока не нашла.
Надеюсь, я не опущусь до того, чтоб бухать с сорокалетним алкашом, живущим этажом выше.

8.11. ночь. Катя… Сейчас произносит он. Я бы провёл экскурсию по нашей с ней минувшей вселенной, по счастливому снегу того февраля, до подъезда второго наверное. Чтобы… Я бы просто пустил данного штриха на этот снег, чтобы осознал он, как неуклюже и небережно скрипит им, как сыро втаптывает его. Чего было бы достаточно, Катин новый бойфренд ужаснулся бы, насколько он не причём. Бой-Френд. Это отвратительно.
В субботу, когда был в «Корабельных лесах», там опять ди-джей вслед за актуальными причмокиваниями современных битов пустил в ход классику 2000-х – Limp Bizkit, Papa Roach, Zемфиру («До свиданья») и проч. И потом резко эту отвратную «Видели ночь». Я огляделся – все танцевали, щурясь, скалясь. И после этого мне говорят: «что ты завис на ней, встретишь лучше»?! Ещё на той универской тусе, когда она, разгорячённая «Орбитом без сахара», категорично и хладнокровно отмахнулась от настырно зазвучавшей «видели ночь», я всё понял. Я всё понял. Мда.
Коллоквиум завтра по термеху. Что вспомню – напишу. Учить уже ничего не буду – спать!
9.11. утро.
Доделать! – сюжет: страна геом. фигур, к власти приходит молчаливый, самоувер. Круг и его советник Овал; появляется в этих краях конус – продвиг. вверх по карьерной лестнице; повеств. от лица изувеченного квадрата, который ходит на принудит. терапию по постепенному округлению (потом у него находят точку, через которую нельзя провести окружн.)
Потом от лица Конуса: как он всех перехитрил, затаив острый угол в другом измерении, и вот награда – он у власти, самый «круглый» чел. страны, её гордость.
9.11. опять утро.
В заоконной вспышке света – снег: бравурный, шустрый, микро. Я зачем-то одну за другой укладываю в черновики эти пропахшие общественным транспортом смс, отослать которые не дозволяет спешно возведённые строительные леса гордости.
Мой телефон тоже не размазня и намекает: «недостаточно памяти». Чтобы всё вернуть, недостаточно памяти (см. «Возвращение Чорба» Набокова). Чтобы стремиться всё вернуть, это надо быть закоренелым подростком. Я – нет.

На теннис сегодня не пойду. Попробую дозвониться либо до кое-какой легкодоступной
знакомой, либо нагряну к Диману.

Кстати, смс пришла всё с того же 920460 – «а ты не такой холодный, как айсберг в океане». И чо?

10.11. день. Разбудила ебучая в своей непрерывности сигнализация, она вообще не унималась минут 15. Я, оказывается, попал к Диману в немилость после какой-то рьяной сентябрьской пьянки, трудновоспроизводимой в памяти. Детали он беспрекословно сокрыл за холодным тоном, да я не очень-то и любопытствовал.
Так и быть, вечером попробую позвонить сестре.
А сигнализацию можно использовать как охуенную психическую атаку при забастовке, например.
10.11. вечер. И на том спасибо, что хоть выслушала. Следовательно, оставшуюся среду придётся пить со Львом. А это значит – опять с кем-то пиздиться, предположительно в арке.
11.11. ночь. Я слишком искушённый игрок. Не надо мне, пожалуйста, подсовывать в торопливую толпу тротуарных прохожих её крой пальто, её плечи. Её поворот головы, оправу её очков, её осанку при объятиях на прощанье.
Её.
Да, она мне встретилась. В выжидательно чирикующем окружении. Ожидали не меня, разумеется, и я пронёсся мимо, подальше от театра лобовых столкновений на площади перед ЦУМом.
Наконец-то дозвонился, кстати, и поговорил с тем неизвестным навязчивым абонентом. Пьяный и скучный хам.
Из еды дома осталось только пюре, быстрого приготовления и неопределённого возраста. Пока не трону его. Вадик завтра борщ варит для своей Тани, обещал поделиться.
12.11. 1 ночи. Уже 13ое. С коллоквиумом этим напряги - пиздос: пересдача. Буду учить до утра, не ложась пойду в универ. Потом к новому товарищу Льва – Пашку («Шамаааан» - как любит восклицать по поводу него Лёва).
5- 56 – задремал, приснилось, что Катю бьёт то ли её новый, то ли просто хер какой-то, а она пытается улыбаться – мол, так надо, для любви, любовь – жертвы, а я не могу до них добежать, они смещаются всё время и уже переходят перекрёсток с трамваями. Надо ей позвонить, всё ли в порядке.
13.11. На улице идёт снег – Бесспорный. Мокрый. Смысл.
Это всё чрезвычайно, это всё чрезвычайно! До встречи с тобой я был Shellador'ом, я был всемогущ! А теперь у тебя новый бойфренд. Бой-Френд. Бой Фрейду?
Древний ли я астронавт? Вот, уже древний. Вот, вот, видите – секундная стрелка сделала шажок – всё, в прошедшем времени. Секундная стрелка сделала… Я не успеваю, я пишу в прошлом, это ужасно, мой обзаведшийся одышкой почерк не может догнать настоящего.
Нечем жить незачем.
Дышать жить чем – незачем.
Зачем мне, чем? Я ничто.
Но этот снег февральчат, как же он февральчат, я являюсь нотой отзвучавшей. Я участник ежеиндивидуумовой Хармсиады. Кто-то выходит из неё победителем – не я. А кто-то её и не замечает – награждается победой.
Кто-то смеётся, определённо кто-то смеётся. И смех этот уже в моём чёрном ящике, которому…, который и некому вскрыть будет после моего крушения, и я останусь с этим инкогнито смехом навсегда. Я не виноват, мелированный, прости меня! Давай вернёмся в прошлое, во въедливую юность дискотек лагерных, найдём тебе, найдём тебе девушку, чтоб ты на ней завис надолго, можно вожатую, чтобы сложнее, и чтоб всё, на всю жизнь, ну или хотя бы как-нибудь так, чтобы ты не встретился никогда с Катей. Но нет, в прошлом я один, я хватаюсь, отталкиваюсь от последней буквы этого предложения, чтобы не застрять...

Этот снег февральчат? Значит уже февраль. И я умер, раз вижу февраль уже в ноябре. Вижу февраль уже в ноябре вижу февраль уже в ноябре вижу февраль уже в ноябре Катя мы же уже в феврале Катя мы уже в ноябре Катя вижу тебя в феврале я не увижу тебя в феврале Катя вижу тебя в ноябре я умер. Зато уже в феврале

Корабль Борщевский

Памяти Андрея Платонова

В субботу в избе парторга были двое уставших от гражданской войны. Груздину было под 50, Стёпе Жвакину – около 30. Груздин лежал на лавке, тяжело дыша, но неожиданно встал, крупно глядя на Стёпу.
-Я, наверное, умирать на той неделе буду. Посидишь со мной?
-На той неделе в Загодар надо ехать, - немного помолчав, ответил Жвакин. - Проверять коммунизм. Но если в начале недели умирать станешь, то… - он кивнул.
Груздин ничего не ответил, а только вздохнул. Жаль ему было, что он ещё столько коммунизма не видел и не увидит теперь никогда. И он опустился на лавку.
-А скажи, Стёпа, а будет…? - но Груздин не закончил вопроса, потому что не знал, как его завершить. Однако Жвакин расслышал в этой фразе такое предчувствие неведомого – но такого надёжного – что, будто оглушённый, невольно сел рядом с Груздиным. И, положив ему руку на плечо, упёрся взглядом в крохотное окошко, через которое видно было немного неба.
Глаза Груздина стали влажными, и ему никогда больше ничего не хотелось говорить. Он чувствовал, что весь смысл своего существования вложил в эту незаконченную фразу, что это был итог его жизни, и теперь он может уходить.
А фразу уже без него должны будут завершить будущие поколения. И пусть они её не слышали, но они её почувствуют. Пусть они пока к ней не причастны, но и принадлежать только тем двоим, сидящим в избе, слова эти не могут.
В понедельник, утром, Груздина не стало.


Пара II

Flashmob

Следите за шариком…
Сейчас я покажу вам фокус, суть которого спрятана в метафоры.

В те времена, когда Валакум Первый, от которого пошла первая цирковая семья, придумал свой первый фокус (предмет исчезал со стола, как только он прикрывал его тканью), люди вовсю увлекались войнами. Сперва, убивали друг друга камнями и тяжелыми топорами, потом мечами разрубали кольчуги, через десять поколений циркачей появились ружья, а уж затем, один ученый муж из северной страны заполнил шар из лошадиной кожи летучим газом, тем самым, взлетев к небесам. Понадобилось всего два месяца, чтобы с шаров полетели первые бомбы.
Конечно, если копнуть грунт истории, можно найти еще много причин, но осознание того, что в любой момент, где бы ты не находился, тебе на голову с летучего шара может упасть смерть, быстрее всего заставило бросить оружие к ногам нового мира без войн. К тому же люди поняли, что различие в цвете глаз, кожи, или запахе пота являются лишь поводами для убийства (душа то, она у всех одинаковая, и, скорее всего не имеет ни глаз, ни кожи), да и для того, чтобы побывать в чужих краях, не обязательно их завоёвывать.
Таким образом, спустя 18 поколений циркачей, если считать от Валакума Первого, спустя камни, мечи, ружья и бомбы, мир, наконец, пришел к свободе и равноправию. Мир, наконец, пришел к миру. Ах да, причем здесь цирк?
В грязном окопе передовой, или вместе с газетой за завтраком в тылу, приходит мысль о том, что война – это лишь средство получения адреналина, что война - лишь зрелище. В войне нет победителей – лишь актёры. Никто теперь не вспомнит, как в точности было дело (главный цирковой архив не даёт объяснений, так как каждая из четырёх семей циркачей приписывает это событие себе), но суть такова – однажды, предположительно на западном фронте, в цирковой шатёр были приглашены воины обоих сторон и, после нескольких часов представления было решено бой не начинать. Хитрые циркачи смекнули, что зрелище войны можно заменить зрелищем мира – цирком, и вскоре уже все государства переплавили пушки в монеты, монеты обменяли на билеты, и взмыли под купол воздушные гимнасты, и попадали на арену со смехом цветастые клоуны, и воцарило добро еще на три поколения, пока не родился мальчик с именем Алай.
Но надо следовать хронологии, и пока прабабушки Алая встречали своих прадедушек, а бабушки дедушек, в мире существовало четыре цирковых семьи – золотая, серебренная, бронзовая и медная. Чтобы семьи не стали убивать друг друга камнями, ружьями или бомбами за то, кому первому выступать в городе, или кому строить здание цирка на главной площади, проводилось голосование, и тот, кто побеждал, имел преимущество во всех спорах на следующие два года. Голосование проходило так – работники цирка ставили на главной площади мешок, в который каждый прохожий мог кинуть монетку из того драгоценного метала, за семью которого хотел проголосовать.
Обычно, перед голосованием, все четыре семейства показывали свои лучшие номера на своих лучших аренах бесплатно, а карлики в остроконечных шляпах раздавали карикатуры на конкурентов и призывали опустить в мешок монетку из нужного металла.
Каждая из семей опиралась на определенные принципы управления и определенные группы людей. Так, как только голосованием выбиралась золотая семья – самые дорогие места в цирке обрастали столиками с вином и фруктами, над мягкими креслами богачей, подвешенные к куполу на веревках, кружили мотыльками слуги, готовые исполнить любой каприз. Как только это в конец надоедало беднякам, и их злоба выливалась дождем медных монет в мешок для голосования, в цирке появлялось больше деревянных скамеек и стоячих мест для простолюдинов по низким ценам. Когда и это надоедало, в голосовании побеждали бронзовые, строившие своё правление на балансе между различными слоями общества, либо серебряные, делавшие упор на качество обслуживания и представлений. В общем, семьи сменяли друг друга, но неизменным оставалось одно – цены на билеты в цирк росли…
Неудивительно, что циркачи были столь же богаты, сколь знамениты, и люди расступались, завидев на дороге цирковую колонну, сопровождаемую звуком специального рога, а мальчишки кричали: «Цирк приехал! Приехал цирк!» и заполняли собою дыры в заборе.
Понятно, почему никто не удивился, когда юный Алай сказал, что и он хочет быть циркачом, тем более что рос он всеобщим любимцем, и веселил всю школу звуками, издаваемыми ладонью, просунутой в подмышку. Мать его в те годы растила младших сестер, а отец занимал уважаемую должность переписчика (ходил на работу в строгом костюме и строгом выражении лица, разговаривал с людьми, которым нужен был какой-либо документ исключительно сверху вниз, и записывал их данные в карточку, которая потом передавалась другому переписчику, который, в свою очередь, записывал данные в другую, и так до тех пор, пока не появлялся нужный документ). В то время голосование выиграли серебряные, строившие по всему миру новые комфортабельные цирки на средства, частично взятые из зарплат госслужащих (в частности отца Алая), по этому денег семье хватило лишь на школу медного семейства, известную не качеством педагогов, а их количеством. Там то перед Алаем и пала первая ширма мира – монетка в том фокусе не исчезала, а пряталась в рукав.
Позже, перед ним падёт еще много ширм, красавиц и городов, но именно этот свой первый фокус он будет вспоминать всю жизнь, и, поговаривают (хотя я бы не доверял подобным слухам), что перед решающими битвами он объяснял своей армии, куда прячется монетка, считая этот фокус величайшей метафорой устройства мира.
Но не стоит забегать вперёд, ведь именно где-то в тянучке школьных занятий, смотря на бездарных юношей и девушек, чьи родители-бедолаги всю жизнь копив на то, чтобы отдать ребёнка в цирковую школу, думали, что их то чадо станет известным циркачем, Алай понял, что он должен быть выше этого, и что именно он должен пробиться, можно было бы сказать на Олимп, но вернее будет – под купол цирковой элиты. Так гласит самая распространенная версия, но та, которую рассказываю я, утверждает, что Алай еще с рождения имел волю к победе, ведь людьми с огненными сердцами не становятся, ими рождаются.
Позже, его воля к пробиванию плечами дверей и стен, его таланты, случай, и инфаркт руководителя местного цирка позволили ему занять одно из главных мест в цирковой структуре города. Пряча монетку в рукав во время фокуса, смотря на то, как местная цирковая элита в наслаждениях вина, карт и женщин просаживает все доходы и дни, Алай думал, а делаются ли все эти представления, номера и фокусы ради того, чтобы дарить радость, или суть – мешочек медных монет? Когда эти мысли достигли границы с паранойей и все фокусы, показываемые в их местности, были идентифицированы им, как обман зрения и шарлатанство, Алай ушел из города. Злые языки поговаривали, что он отправился в горы, где у черных монахов научился настоящему волшебству, отдав им за это толи душу, толи два мешочка золотых, но мы придержемся самой распространенной версии, по которой Алай, вечно пьяный обошел все придорожные кабаки, пока, наконец, не вышел к столичным окраинам, и не показал свой величайший фокус с исчезновением, который так никто и не разгадал.
По каким бы развилкам версий биографии Алая мы не ходили, все они сходятся в одной точке – все эти клоуны, слоны, жонглеры огнём, тигры и гимнасты не стоили ничего в сравнении с его фокусом. Люди отдавали свои деньги за билет, чтобы посмотреть на то, как он заходит за ширму, и появляется позже в дверях. Любовь толпы стала последним ингредиентом зелья, позволившего ему представлять медное семейство уже на следующем голосовании, став на предпоследнюю ступеньку власти, хотя власть, как таковая никогда не интересовала его, гораздо важнее была тайна. Тайна последней ширмы циркового шатра, куда пускают только представителей победившего семейства.
Последние четыре года правила золотая семья, и самые дорогие места в цирке были подняты на второй этаж, откуда было разрешено кидать объедки и выливать остатки вина прямо на головы беднякам, ютившимся снизу, а Алай понял, что это то и есть шанс.
И чем больше пламенных речей он произносил на кануне голосования, чем большая толпа собиралась вокруг сцены, чем больше людей откладывали заветную медную монету, тем больше замкОв в своей душе Алай вешал на ту часть своего я, которая говорила ему, что всё это ложь. Ведь его не интересовала ни судьба бедноты, желающей получить хоть какой-нибудь билет в цирк, ни судьба богачей, желающих запивать клоунов стаканом пятилетнего красного.
Когда день голосования выставил на улицах мешки для монет и карлики надели остроконечные шляпы, Алай получил приглашение в центральный столичный цирк. Встречали его вином и улыбками, где-то вдалеке играла музыка, идеальные лакеи показывали на дверь в углу – «Туда, мистер Алай». Сперва он почувствовал такой запах еды, что заставил бы только что вставшего из-за стола человека сесть обратно, затем послышалась музыка и пьяный гул веселья, и только потом зрение различило всех сидящих. Это были главные представители всех цирковых семейств – по обе стороны от каждого сидели по две девушки небесной красоты, на столе стояли невиданные яства, и слуги выставляли на стол всё новые и новые кувшины с вином. Когда Алай робко ступил внутрь, раздались аплодисменты и перед ним пала последняя ширма мира.
«Не знаю, понял ты это сам, или нет, мой мальчик, но никакого равенства нет и быть не может. А если нет равенства, то нет и свободы, но людям этого не объяснишь, а значит, пришлось создать иллюзию (а в этом деле мы мастера). Иллюзию скидок на билеты, иллюзию равноправия, иллюзию мира, голосования, свободы, жизни, в конце концов.
Давно уже нет никаких четырех семейств – но иллюзию надо поддерживать, вот мы и устраиваем эти голосования, где никто не считает каких монет больше – мы просто делим их между собой. Ты, наверное, спросишь, как определяется победитель? Раз в 10 лет мы собираемся, и составляем план, где и расписываем сценарий представления, под названием жизнь. Кто когда будет выбран, и как будет меняться цирк за это время – всё здесь – в этом свитке».
Пробежав глазами по свитку, Алай сказал, что хочет произнести тост, но для этого помимо бокала вина ему понадобится ширма. Когда всё было установлено в нужном месте, он заявил, что рад наконец-то узнать всю правду, и хочет показать всем собравшимся настоящий фокус, фокус без иллюзии, целью которого является не развлечение, а именно доказательство того – что не всё вокруг иллюзия. Выпив вино, он шагнул за ширму и исчез.
На следующий день победу праздновали бронзовые, в небо стреляли салютами, а на главной площади слоны жонглировали мячами. Когда представитель бронзовой семьи, взобравшись на помост, рассказывал, какие полные волшебства представления ждут всех в следующие два года, человек из толпы попросил слова, подкрепив своё желание свитком, сжатым в кулаке. Вылив на людей всю правду, Алай показал свой лучший фокус, достав из-за пазухи пистолет…
Так раздался первый выстрел войны, продлившейся 12 лет, войны, в которой армия Алая одержала семь побед, но в итоге семь раз была вновь разбита, и в последней, решающей битве у реки, где собралось по сто тысяч воинов и по пять сотен орудий с каждой стороны объединенная цирковая армия всё таки одержала победу, а сам Алай был убит свинцовой пулей. После парада, и самого яркого циркового шоу с салютом все четыре семьи объединились в одну, а выживших жителей обязали каждый месяц уплачивать по 2 золотые, 3 серебряные, 5 бронзовых и 8 медных монет, дабы циркачи радовали их выступлениями вместо того, чтобы опять скатиться в ужас войны. Так наступило время тоталитарного цирка, хотя мы то с вами знаем, что всё это я выдумал для красного словца.
Главный цирковой архив заявляет: «Мятежник Алай, проигравший выборы, от досады выставил на всеобщее обозрение фальшивые документы, якобы уличающие голосование, и, застрелив из пистолета своего победившего оппонента, поднял восстание. Сперва, из-за разногласий в рядах войск различных цирковых семейств, мятежникам удалось одержать несколько побед, но все равно они были разгромлены, и еще несколько лет скитались по лесам, где и были добиты объединенной цирковой армией. Алай был повешен на дереве. Цирковые семейства, во избежание подобных инцидентов в будущем, объединились, и мир, наконец, пришел к свободе и равноправию. Мир, наконец, пришел к миру».


Владимир Громозекин

Он находился на будничном рабочем месте. Впереди него массивными спинами сидели сотрудники. За окном виднелся обелиск «Покорителям космоса», по кромке неба сгущались тучи. Монитор был выключен, в его чёрном квадрате отражался вид из окна позади, в котором был точно такой же обелиск. Только он начал рассматривать шлейф ракеты из водянистых панелей, как на горизонте, возникла вспышка, которая в мгновение переросла в ослепительную светящуюся сферу. Издалека, уже из режущего глаза света в окне, прокричал гудок железнодорожного локомотива…

* * *

Внезапный и гулкий, звонок в дверь наполнил безмолвие квартиры пронзительным напоминанием о существовании самое себя. Звонок был настойчив, как ухажёр на решающем свидании. Механическое верещание проникло в каждый угол спальни – от дискомфорта нигде нельзя было скрыться.

Самсон открыл глаза, и тяжесть земной жизни навалилась на него своей безусловностью и категоричностью. Всё тело, сонное и онемевшее, ныло и гудело после сна. Пыль в броуновском движении беспорядочно витала в луче света, выбивающемся из-за плотных тёмно-синих штор на окнах. Казалось, сама вязкая тьма и полудрёма помещения должна была глушить громкие звуки, но острая игла высоких частот продолжала больно и неприятно колоть барабанные перепонки. Опрокинув ногой стоящую у кровати бутылку с виски на дне, Самсон – как есть – в мятой рубашке и брюках, которых спал, побежал открывать.

Посмотрев в глазок, он заметил оживление на лестничной площадке: двое или твое шаркали обувью заплёванный семечками пол этажа, дверь квартиры соседа напротив была приоткрыта. Самсон отпер – поток воздуха сильно ударил его в лицо и тут же где-то позади в квартире послышался звучный стук фрамуги, закрывшейся от сквозняка. Он вспомнил, как вчера, выпивши, пытался приготовить гренки из засохшего хлеба, но те подгорели и дабы избавиться от запаха, он открыл форточку настежь, минуту после этого уже забывшись сном.

На пороге чуть поодаль входа стояла девушка во всём синем: джинсы, тёмно-синяя куртка, которая была расстёгнута и показывала язык сине-белого шарфа, иссиня-чёрные волосы вились за плечи и неизвестно где кончались на спине. Весь оттенок, создаваемый то ли слабым освещением этажа, то ли нарочным образом незнакомки, заставлял глаза додумывать, что и лицо тоже у неё было каким-то синюшным. Синий с белым шарф сперва насторожил Самсона – он был убеждённым «спартаковцем» – но позже он присмотрелся и прочитал надпись «Всеросси Перепись», которая двумя строчками по вязаной ткани уходила к шее девушки, оставляя первое слово из надписи незавершённым.

- … Всероссийская-перепись-две-тысячи-десять… …несколько-вопросов-сейчас? – без интонации протараторила девушка длинное предложение, только несколько слов из которого Самсон разобрал.
- Конечно-конечно, проходите, – он пригласил девушку внутрь. С нею зашёл парень в той же экипировке, такой же, как и она студент.
- У вас звонок, как предупреждающий сигнал ядерной угрозы - один длинный, два коротких, – пошутил Самсон, – мне как раз всякая подобная муть последнее время снится.

Вглубь квартиры - в комнату - переписчики зайти отказались, и Самсон принёс табуретки, девушка и опросным листом присела, парень сесть отказался.

- Ваше имя? Ваша фамилия? Дата вашего рождения? Место вашего рождения? – девушка сыпала вопросами. Самсон заметил у неё лёгкий акцент – со стороны это выглядело так, будто мозг посылает её языку импульс – говорить абсолютно все слова с ударением на первом слоге, а язык в последний момент исправляется и ставит нужное ударение, но на долю секунды не успевает и делается чуть-чуть фальшиво. Бейджик на груди девушки гласил: Далила.

- Ваша национальная принадлежность?
- Русский, – ответил Самсон и покосился на опросный лист.

«Руский» печатными буквами заполнила квадратики формуляра переписчица.

- Там вообще две буквы «с», - немного смутился Самсон, как смущаются, когда поправляют кого-то высоколобого и начитанного, коим девушка, к счастью, не являлась.

Оба пришлых начали шарить по пухлым сумкам. Как ни странно, пустых бланков там не оказалось. Тут же Далилой было озвучено оптимальное решение – парню-переписчику, как младшему по ранговому потенциалу, предписывалось сгонять к соседней связке переписчиков.

Девушка осталась одна в квартире с незнакомым ей человеком. Она сидела на табуретке и, не двигая головой, одними глазами, заглядывала за угол коридора, в чреве которого она совсем недавно разглядела стеллаж с какими-то костями.

Самсон, мутный от похмелья, отследил её тревожный взгляд и, голосом излишне добродушного хозяина, который утешает гостя, разбившего его любимую чашку, заговорил:

- Мы как раз не успели дойти до этого пункта, я вообще-то по профессии остеолог - изучаю кости, но больше интересуют челюсти. Кое-какие экземпляры имею у себя дома, не угодно ли взглянуть?

Переписчица не пошевелилась, и Самсон понял отсутствие метасигнала, как метасигнал отрицательного ответа. Она сидела перед ним на табурете, подобная вспугнутому воробью, не меняя позы, сложив руки на коленях, как полагается прилежному гостю. Самсон подобрал забракованный опросный лист, который по недосмотру скользнул на пол.
- У вас тут вопрос о судимостях… - протянул он фразу, как протягивают её с желанием заинтересовать, - а знаете в чём смысл судимости?
- Не знаю, наверное в уроке для прочих. Как в странах востока – когда в древности всякому, кто украдет, отрубали руку и он, уже без кисти, ходил по базару наглядным примером демотивации к воровству.
- Отнюдь.
- Почему вы так говорите?
- Если бы ваша теория работала, искоренить данный порок возможно бы стало просто имея одного безрукого, один постамент и одну городскую площадь. Вы смотрите на следствие, вместо того, чтобы смотреть в причину. Украсть горсть фиников – не благородное занятие и не всякий отважился бы на такое без нужды. Это, знаете ли, в Соединённых Штатах дочери миллиардеров, дабы подчеркнуть пикантность сиюминутности жизни, проносят в сумочках пиво через кассу. А сколько пикантности в том, если их случайно поймают!

Самсон выделил голосом слово «случайно», сделал наивное лицо полугодовалого ребёнка и мотнул взглядом по окружности, уставившись в потолок. Далила приподнялась на стуле, и распрямила затекшую спину:
- Так в чём же тогда смысл?
- Всё просто. Смысл в ритуале.
- ?
- Да-да, причём с обеих сторон участники инициации принимают образ, исходный для данного человека в данное время. Вы согласны, что спокойная жизнь без ритуалов невозможна?
- Я слышала, как говорят китайцы: приличие – взаимный обман.
- Да, Чжуань Цзы здесь как никогда прав. Но немножко в другом ракурсе. Ритуал не терпит шутовства, как бы его не пытались выставить современные квазиинтеллектуальные телеальманахи. Нарушившему обряд – фол…

Через застёжку сумки, так и не закрытой после поиска бланков, наружу сначала краешком, а потом наполовину высунулись канцелярские ножницы. Они упали на пол прямо перед Самсоном. Девушка поспешно спрятала режущий инструмент и скрыла нечаянную неловкость улыбкой уголков губ:

- Но ритуал не может быть самоцелью, иной раз рассудку требуется целесообразность…
- Может. - прервал Самсон, - отлаженный порядок того, как человек в своей неискушённости встаёт на эти рельсы, важнее конечного назидания и дидактики. Мы знакомы с правилом Миранды?
- Нет, что это?
- Эрнесто Миранда не был отмечен силами свыше – ни умом, ни красотой, ни социальным положением. Его быт – это внутренность конуса, подвешенного остриём вниз – как бы ни упирался ногами в стенки кишечника конуса – всё равно скатываешься на самое дно. На его примере можно наглядно проследить излом, когда нарушенный ритуал объявляется недействительным. Полицейский, который в своё время задержал Миранду, не произнёс той длинной фразы - помните: вы имеете право хранить молчание и прочее. Фол. Преступнику рецидивисту было спущено с рук изнасилование…

Громкие звуки послышались с улицы, беспорядок отголосков был нанизан на один и тот же лад подачи сигнала «Атомная тревога» - один длинный и два коротких, один длинный и два коротких…

Буквально десять секунд Самсон стоял недвижимо, расширяя глаза, будто шириной определял реальность момента, всё больше убеждаясь, что мир неумолимо настоящ.

Ещё через десять секунд он уже широкими прыжками бежал вниз по лестнице, слыша за собой – или показалось? – захлопнувшуюся дверь. Уже пролётом ниже ухо поймало – или снова кажется? – неистовый удар ногой в дверь – как показалось – его квартиры. Удар, полный паники и отчаянья, с каким волчица перегрызает себе ногу, попавшую в капкан браконьера.

Самсон вовремя, до истечения семи минут, добрался до станции метрополитена, пронёсся по эскалатору, с лязгом за ним грохнула сталь гермоворот, а через какие-то три часа он уже с аппетитом уплетал гуманитарную вермишель.


Пара III

Freddo

Когда умер отец, мне было всего четыре года. Я не думал о том, что больше никогда не посмотрю в его глаза, никогда не получу от него подарок на день рождения и ещё многим «никогда» не суждено исполниться. Санитары молча унесли тело, а мама была слишком сильной женщиной, чтобы с четырьмя детьми в доме позволить себе слёзы. Такой иллюзии, что ничего не случилось, и всё по-прежнему было хорошо, обзавидовался бы любой артист оригинального жанра, хотя зависть - это плохое чувство.
Потом наступило время самого гнусного обмана. Если говорить буквально, то я верил, что папу обязательно принесут обратно, а переубеждать меня ни у кого не нашлось сил. Я часто подбегал к окну, долго неподвижно смотрел в него, но папу всё не несли, поэтому оставалось только огорчаться и надеяться. Мама говорила, что надо чуть-чуть потерпеть. Ну, вы понимаете меня. Естественно, вы все всё понимаете. Я мог бы уйму времени прождать у моря погоды, но судьба распорядилась иначе.
В тот год, когда я пошёл в школу, в год, когда дети несли первые восхитительные цветы первой учительнице, старательно выводили первые корявенькие буквы в тоненьких прописях, в этот самый год старший брат, купаясь, захлебнулся и утонул. Тогда лето никак не хотело уходить, и в сентябре было совсем не холодно. Егорку доставали из воды, а я смотрел и понимал, что он точно не вернётся. Я скорее почувствовал, что это был уже совсем не мой брат, потому что брат был весёлым, учил делать кораблики и никогда не давал тебя в обиду, а из воды достали кого-то совсем другого. Незнакомого и чужого. Это только фокусник может выудить из рукава то, что тебе нужно, то, что ты хочешь увидеть. Люди, которые доставали брата, были мало похожи на фокусников.
Я стал понимать больше, но до конца ясность в вопросе смерти пришла нескоро. Туман начал рассеиваться где-то в шестнадцать, когда умер директор школы. Его никто никогда не любил (я знаю опасность таких слов, как «никто» и «никогда», и именно поэтому здесь они подойдут лучше всего), но на похороны собралось столько человек, что все эти люди едва поместились в зал. В этом зале директор любил говорить о важности обучения, развитии человека, как личности и проч., проч., проч. О своей важности он тоже любил говорить, наверное, гораздо больше, чем об остальных важностях. Теперь говорили о нём. Только хорошее и только со слезами на глазах.
Тогда мне показалось это диким, но со временем я понял тот главный парадокс, причину, из-за который всё становится с ног на голову. Как выразился один писатель (не могу ручаться за точность цитаты), Бог – это отверстие в сельском сортире, куда все срут и ссут, когда приспичит ссать и срать. Автор объясняет, что без этой дырки не было бы всего остального, и туалет попросту перестал бы существовать. Не может сортир без дырки быть сортиром, понимаете. А дырка, между делом, так и остаётся пустым местом, ничем.
В случае со смертью всё капельку сложнее, но суть от этого не меняется. Человек , отправившийся в мир иной, не особо причастен ко всей суете вокруг его тела. Ему наплевать, в какой ящик его отправят, какие слова произнесут, будет на улице лить дождь или будет сухо и без осадков, Он является абсолютным нулём и главной причиной, абсолютным ничем и героем дня одновременно. А родственники, знакомые… Разве виноваты они, что на них упал этот неподъёмный груз? Для них это наказание стало реальностью, материализовалось как-то вдруг, неожиданно. Но они принимают как должное то, что внезапно произошло (а смерть - это всегда внезапность, даже когда часы и минуты отмеряны с безжалостной точностью). Они готовы напоследок наградить умершего добрыми словами, добрыми мыслями. Добротой. Добротой, смешанной с невиновностью и непричастностью.
Смерть несправедлива не сама по себе, а тем, как расставляет людей.


Надцатое Мартобря

Если, тогда это случайность
Петер Эстерхази

В тот вечер за шторой был непроглядный туман и окно с окровавленной трещиной. Тысячи птиц гибнут в небе, отражённом на небоскрёбах. Завтра вызову страховщиков, стекольщиков, а сейчас мне нужен только сон.
Ночь была беспокойной, будто я спал на новом месте.

Говорливый будильник вытаскивает меня из сна. Не могу разобрать цифры; где мои очки? Впрочем, понятное дело, 7 утра, мне пора на работу. Чищу зубы и как-то беспамятно оказываюсь на улице. Так бывает, когда забываешься спросонья. Утро безызвестное, мутное, задымлённое. Вчерашний туман не рассеялся, рассеян только я.
Мне нужны деньги. Мне чертовски нужны деньги. Я куплю на них всё что захочу, я порадую маму, я не буду ехать в этом промозглом автобусе. Как я в нём оказался? Но в глубине меня ощущение, что я нахожусь на своём месте.
- В лотерею сыграй, стань богатым как пай! Сынок, возьми билетик?
Господи, откуда вылезла эта бабка в оренбургском платке, я такой привозил маме. Наверняка, какая-нибудь цыганка. Поскорее бы отвязалась.
- Сколько стоит?
В кармане у меня пятьдесят рублей одной купюрой. Попросит больше или меньше - не куплю.
Я как столб на остановке. И что мне делать с этим билетом? На месте моего офиса стоит огромный лотерейный бочонок.
Билет. Бочонок. Мне же чертовски нужны деньги! В здании лото огромные плазменные экраны и сутолока как на бирже. Я подхожу к девушке с красными сапогами, такими красными, что под ней уже покраснел пол, спрашиваю её:
- Начало скоро?
- Через пять минут.
Она оборачивается ко мне лицом, и я узнаю в ней Софи. Мою Софи, господи, как ты изменилась, ты не узнаёшь меня. Моя институтская любовь, Софи, что ты делаешь здесь? Может пойдём отсюда, поболтаем. 5 лет, господи, пять лет, Софи! Ну что же ты молчишь. Я пытаюсь узнать запах её духов, но ничего не чувствую. И говорю ей лишь спасибо.
Цифры путались в моей голове. Я зачёркивал карандашным огрызком цифры. Одну за другой. 5! Внимание! 11, Барабанные палочки! 22. Гуси-лебеди! 90, Дедушка! Сыпали как попкорн.
Не помню последнего числа. Число было надцатым. Всё вообще смешалось, захлестнула ли игра, азарт, запылил ли сознание шум. Не помню последнего числа, карандаш запутался в пальцах, я выронил его. Тянусь к полу, но не могу до него дотянуться. Руки стали какими-то короткими. Я кладу билет в карман и тянусь двумя руками, но карандаш только отдаляется. Я сгибаю колени. Мне очень хочется взглянуть на Софи. Взглянуть в последний раз, потому что в этот момент объявляют моё последнее число, и потом я её больше не увижу. И я знаю это.
Я оборачиваюсь, но Софи уже нет. Только красная лужа от её сапог, и в ней лежит яблочный огрызок там, где карандашный исчез.
В моих руках выигрышный билет. Богатство так близко. Я буду богатым! Я буду очень, чертовски богатым! Но все вокруг уже будто знают мои мысли, они все подсматривали в мой билет, они хотят его. Они готовы на всё.
Объявляют цифры победного билета, моего билета, билета сорвавшего бинго. Нет, я не отдам, не отдам...

Болтливое радио пробуждает. Приятно просыпаться живым в пижаме и достатке. Разве только, что на полу. Должно быть, свалился. Потираю шею. Диджей говорит время. 11 утра. Барабанные палочки. Сколько же я проспал? Брр, ну и сон. Надо пойти умыться, сегодня отдохну.
Мыло такое же, как в детстве, на старой квартире, когда я ещё жил с родителями. А вот полотенца нет. Вытираю руки о пижаму, но они, видимо, уже высохли - не оставляют следов.
Плач. Плач раздаётся с кухни, где сидит моя мама. Она кропит слезу в лютики истрепанного платка.
- Мама, что случилось?
Звонок в дверь. Она проходит мимо меня. Говорит через порог.
- Ага, да, сейчас. Спасибо, что ты приехала, одной здесь... сама понимаешь.
Я вижу Софи. Как странно, что она мне снилась сегодня. Софи смотрит мне в глаза, поправляет чёлку. Я оборачиваюсь и позади себя вижу Софи. Вторую Софи?
Зеркало.
Она раздевается и проходит с мамой на кухню.
Я плетусь за ними. Хочу закричать "послушайте", но у меня анемия. Неужели вновь сон, но, знаете ли, для сна это слишком реально.
На кухне тесно. На кухне висит человек. Я не вижу его лица. Логично полагать, что это я, но по комплекции я крепче него, и такую одежду я носил минимум 5 лет назад. Мама что-то причитает, сейчас завоет, Софи гладит её по плечу, и слёзы из её глаз капают как из крана.
Звонок в дверь. Кто бы это мог быть?
- О Господи, это кто ещё? - вопрошает Софи.
В дверь постучали.
Это был Никифор, только молодой. Никифор - третий сын соседки снизу, мой ровесник. Когда я начал обгонять его в спорте, учёбе, девочках, наши матери перестали общаться. Скрытный парень.
- Прошу прощения. Но я не мог промолчать. Сами понимаете, такое дело, умер близкий друг.
Что ты городишь? Какой я тебе близкий друг?
- Ах, это ты, Никифор, заходи - выговорила мама из кухни.
- Спасибо, Анна Андреевна. Я руки помою, а то вот только с холода. Гололёд сейчас такой, легко поскользнуться. Какое у вас мыло душистое, Анна Андреевна! Давненько я таким! Где покупаете? На рынке или в магазине каком? Сашка, царство ему небесное, тоже любил это мыло. Бывало намылится и так и ходит. А-ха-ха, м-да.
Сволочь. Мама совсем в слёзы. Где Софи?
- Позвольте вашу ручку. Ну, что вы так убиваетесь! Не он первый, не он последний. Вот Есенин, тоже кстати, Сашка, таким же образом, да-с! Полно, полно вам, ладно был бы один в семье, так у вас же... или он у вас единственный.
Мама вытянула указательный палец вверх, сквозь всхлипы - один, один. Софи исчезла. В моём горле - мрамор.
- Я присяду, Анна Андреевна. Ох, какие у вас табуреты некрепкие... Вы уж замените. Да, вы так этого не оставляйте, а то неровен час... ну да оставим. Вот говорят: В доме повешенного не говорят о верёвке. А если он на полотенце повесится, вот, как Сашка? Или на галстуке? Тогда, что же, галстуки никому...
Если сон, то это жестокий сон. Куда бежать. Я вспомнил, что из сна можно выйти, если посмотреть на свои ладони...

Теперь уже не сон. Нет, это не сон. Три сна подряд - кто поймается на такую удочку? И всё-таки эти слова вводят в заблуждение - всё-таки это сон. Однако это действительно не сон. Или... нет?

На берегу Финского залива я разочаровывался в отсыревших палочках, которые ломались о неподатливый песок, пока ты крутила в руках осколки гжели. Мы пришли на этот грязный пляж убивать время до заката.
Ветер дул с севера. Ты села рядом, держа в руках бечевку. Это напомнило мне ворс с коры юкки. Ветер, как дым, глотал слова, и мы слушали музыку. Ты ответила, что-то вроде того, что тебе хорошо.
Знаешь, а ведь они не сохраняют последовательность, потому был рассвет, мы проходили Аничков мост, и ты одной интонацией подковала двух необузданных коней, когда с твоих губ слетели эти 3 слова, 10 букв, 15 звуков: как много йотированных.
И всё-таки это был сон, Софи. Я не помню запахов, их нет в снах, я не помню сколько было времени на стрелках. Но я был. Я был с тобой. Этой ночью ты приснилась мне трижды, трижды исчезала. Мне мало одной жизни - потерять тебя; ночами, и теми нет покоя.
Я сижу в кафе на Малой Садовой. Люди крутят шар, ищут скважину, считают кошек, загадывают желания, чёрт побери. За свою жизнь я загадывал желания 22 раза и ни одно не сбывалось. Я отхлёбываю из кружки, и ты садишься за мой столик:
- Привет, Алекс.
- Здравствуй, Софи.
- Позвони мне, если захочешь. Я больше не хочу ошибаться.
Она сняла со своей шеи медальон, который подарил ей 90-летний прадед, когда умирал. Я помню эту историю. Он загадал правнукам загадку "Запрятанное в череде на полке за высокой крепостью". Софи раскусила этот каламбур. Медальон был в забытой банке с чередой на полке, где хранили водку. Теперь она отдала его мне. Софи.
- А теперь мне пора идти.
Она ушла, я закурил, и стал ждать прекрасного пробуждения транзитом из Питера в Москву. Рука моя сжимала медальон. Я поперхнулся дымом и раскрыл глаза.

Комната как будто была полна туманом с улицы. Пахло горелым. Рука моя была крепко сжата. Я достал её из-под подушки. Раскрыл.
Раскрыл. Пусто. Маленькое разочарование.
- Са-а-ша-а, не пугайся, у меня подгорела яичница. Сейчас проветрим.
Приехала мама. Вот и разбитое окно.
Я протираю глаза, потом очки, начинаю прозревать во всех смыслах. Софи.
Софи. Телефон.
Пятьсотодинадцать двадцатьдва девяносто. Так. 511-22-90. Мужской голос.
- Алло.
- Да, алло.
- Здравствуйте, я могу услышать Соню?
- А кто её спрашивает?
- Старый институтский приятель, друг.
- Приятель, значит. Подождите - он закрывает ладонью свой голос, но, видимо, ладошка маленькая, и я слышу голос Софи "Никифор, кто это?" и ещё "Скажи, что меня нет дома".
- Алло. Сони нет дома. Ей что-нибудь передать?
- Нет, ничего. Спасибо.

Пара IV

Обыкновенный

Ложная личность составляет бóльшую часть того, что мы считаем своей личностью, и складывается из всех тех элементов, которые наполняют наше "я": гордости, тщеславия, самомнения, воображения… © Г.И. Гурджиев

The Matrix has you… © Morpheus

Вот и хорошо, что ты это знаешь. А теперь ты постигнешь это на собственном опыте, дорогой © Марианна

Слайд 1

Я ехал по улице, не смотря на дорогу. Ползти как улитка, подчиняясь махачкалинским колдобинам и ямам, сидя в последней модели Порше – в этом есть какое-то утонченное извращенное удовольствие. Я эстет. И сноб. Впрочем, на тот момент я всего лишь ощущал себя жалкой пародией на самого себя, и, казалось, вымещал злость на предмете моей недавней гордости, беспощадно царапая о разбитую асфальтовую плешь пару-тройку годовых окладов простых российских смертных. И ведь было за что! Ехал в офис компании «Дагнефтегаз», доставшейся мне по наследству от покойного деда. Вообще, мой любопытный друг, в свои 25 я добился того, чего многим из подобных тебе не светит никогда. Поверь, здесь нет никакой насмешки или высокомерия. Всего-навсего, простая, суровая действительность. Конечно, главную роль в моем успехе сыграло наследство. Дед, земля ему пухом, прекрасно постарался в этом деле. Хорошая компания, прекрасные управленцы. И я… в роли короля своей маленькой нефтяной империи. В принципе, как ты наверное уже догадался, я вообще не работаю и в организм своего милого усыновленного детища практически не захаживаю. Спросишь, что же заставило меня в холодное февральское утро мчаться через весь город из уютного особняка на берегу моря в центр города? Причина визита банальна как новогодняя телепрограмма. Снять выручку и пойти развлекаться. Да, да! Нет, не спорю, может быть, ты знаешь другой способ скоротать время между рождением и смертью, способный развеять вечную скуку, являющуюся нежданным, но неизбежным бонусом для таких успешных людей как я? Ха! Флаг в руки.
Расписание на сегодня стандартное: Рестораны, фитнесc-центры, массажные салоны, бутики, клубы, телочки… На последних следует остановиться поподробнее. Дело в том, что ВСЕ бабы одинаковы! Всем нужно одно и тоже – лечь под наиболее удачливого, опутать его своими многочисленными приемчиками, чтобы почувствовать себя в безопасности, думая что заполучили в свои сети крупную добычу. Разве нет?! В этом мире есть законы. «Или ты или тебя.» Но бабы и тут сумели все извратить своей долбанной женской логикой! Они под тебя, ты вроде на них, и тут – на тебе! Глядишь, и она уже вертит тобой, играя на твоих собственнических чувствах. Кажется, кто-то говорил, что проституция – самая честная профессия. Величайшая правда. Остаётся только одно – кувыркаясь с очередной смачной шкурой держать ухо в остро. Да! Я разочарован в женщинах. Не подумай, мой соглядатай, что я имею хоть какое-то отношение к педрилам. Это не так. Но те женщины, с которыми я имел дело, были разных мастей только снаружи. Ну хватит о них!
Я игрок по натуре. Я люблю риск и экстрим. И именно моё чрезвычайно азартное отношение к жизни в конечном итоге заставило меня прибавить газу. Мой хищный Кайен вселял страх в антилоп и баранов на запорожцах, принуждая их скакать к обочине, а то и вовсе, в диком ужасе мигрировать в направлении тротуара. Вухахаха-ха! «Или ты или тебя.» Я счастливчик. Я знаю правила.
У меня безупречный вкус и я люблю покладистых шкур. Но! Иногда я мечтаю о другом. То есть о другой. О яркой – на грани вульгарности, самовлюблённой стерве. Признаюсь тебе, мой тайный наблюдатель, я одно время долго искал такую. Но все стервы, которых я находил, после хорошей ебли (а смею думать, я понимаю в этом толк) и после тех нехитрых, на мой искушённый взгляд, материальных радостей, коими сопровождались наши отношения, переставали быть стервами, и рано или поздно всё сводилось к одному и тому же. То есть к тому самому извечному женскому взгляду снизу вверх, который без слов говорит «я слушаю тебя, мой повелитель». Тьфу! Хватит об этом. Я еще в самом начале сказал, что все бабы одинаковы! А всё потому, что у них абсолютно одинаково устроены мозги! И ничего с этим не сделаешь. Остается, так сказать, работать с тем, что есть.
- Эй, чего батрачишься, олень?! Не видишь, важный человек едет! – сигналю какому-то гейчику на Волге, не желающему меня пропускать, - Слышь, чё за варианты? Соскочил отсюда! Ты чё, махаться хочешь? Чё в отказ пошел?! Да я тебя закопаю! – моему возмущению не было предела. - Один на один выскочим? На первом светофоре, дофан!
Наконец, долгожданный красный. Быстро выхожу из авто, предварительно взяв травмат. Сейчас разберемся. В этом городе никто не имеет права меня трогать. Мой дядя – важная шишка. Чуть что, быстро со своими ребятами вопросы снимет. Я даже езжу без охраны. Во-первых, я же чёткий пацан, барцуха кмс, как-никак! А во-вторых, как уже говорил, у меня есть дядя. А кто не знает, что он у меня есть, очень быстро узнаёт об этом и запоминает на всю оставшуюся жизнь. Так-то. Со мной лучше не связываться.
- Ты чё, ле, смотришь сюда? Я вас не знаю, если будете докапываться – без лопаты зака… - Мою пламенную речь прервал жесткий хук справа. Из носа потекла кровь. Сука! Четыре человека скрутили мне руки, затащили на заднее сиденье моего же Порша. Один из них сел за руль. Тронулись.
Вай, эбель! Что это?! Похищение?! Ну пиздец, блядь! Сейчас будут требовать выкуп! Неужто ваххабиты?! Но они в основном на севере орудуют… Да и эти вроде не бородатые. Тогда кто, ёб их мать?!
- Вы блять, гандоны, совсем рамсы попутали? Вас же найдут! Вас же закопают! Всю вашу домовую книгу порвут! – продолжаю недоумевать.
- Не обессудь, братан. Сейчас на место приедем, всё поймешь сразу. – прохрипел один из похитителей.
- Что поймешь?! Здесь итак все понятно. На неприятности, козлы, нарвались. В натуре. Ильясова Гази-Магомеда знаете? Это дядя мой, блять. Он вас всех найдет. Не жить вам, суки!
- Оставь да. Нормально разговаривай, жи есть. Не устраивай скачки. Сейчас приедем, поймёшь всё.

Слайд 2

После третьей рюмки коньяка, отправив в рот ломтик лимона, дядя наконец откидывается на спинку кухонного дивана, запахивая плотнее полы махрового халата и складывает руки на груди. Окидывает меня внимательным, почти участливым взглядом. Я внутренне подбираюсь и придаю своему лицу такое же серьезное выражение. Есть!
- Такие дела, Руслан. Как поступать будем? – дожевывая лимон, лениво вопрошает он, наконец. Я вижу его насквозь, упыря! Он знает что я по уши в дерьме. Расселся, словно барин и приготовился наблюдать сцену одного актера. Будет наслаждаться тем как я, будто долбанная рыба, пойманная на крючок, начну свою агональную пляску. И ведь он прав. Я и есть долбанная тупая жадная рыба! Иначе, почему я здесь?
- Дядя, но я не знал, что у деда есть долги перед тобой. Тем более, так много. Он мне нихера не говорил про это. И я не знаю, как их возвращать. Я понимаю, дед тебе родственником не был. Он со стороны матери у меня. Но ведь я сын твоего брата. Мы же кровные. Ты говоришь об очень большой сумме. Что мне делать? Продать компанию? Это же дохуя делов…
- Ты вернёшь мне всю сумму, даю тебе три дня. Иначе, Богом клянусь, я не посмотрю на наши родственные связи и включаю счётчик. – заканчивает он свою тираду, пригвождая меня взглядом, от которого по спине бегут мурашки.
Наслаждаясь произведённым эффектом, он отправляет в себя еще одну порцию коньяка и зажёвывает её лимоном. – Любишь кататься, люби и саночки возить, племянник. Ты уже большой мальчик и знаешь правила не хуже меня. Долг – это святое – говорит он уже почти ласково.
Я раздавлен. Я лихорадочно соображаю, но мысли, ошпаренные страхом, как тараканы расползаются, и картинки одна страшней другой возникают в моей голове, как чёртовы мультики! Всё! Это конец! Коттедж на море, мой Кайен, Квартира в Москве, продать компанию...Это сколько? Как успеть за три дня? Не могу сосчитать и сосредоточиться.
- Послушай, Мага! – делаю ещё одну попытку поторговаться: - Ты же понимаешь, что три дня – слишком маленький срок. Давай так, дядя…..
- Не унижайся, Руся! И не смей спекулировать на наших родственных связях! Я всё сказал! Ты меня знаешь.
Я смотрю на него в упор и встречаю его холодный злой взгляд. Упрямо сжатые губы без всяких дополнительных пояснений говорят мне о том, что в полном дерьме я очутился только что, а до этого были ванны с розовыми лепестками.
Всё! Пиздец мне!
Я машинально обхватываю голову руками, видимо, пытаясь вернуть на место дезертирующую способность ясно соображать. Я вижу эту картину маслом со стороны, и меня охватывает отвращение к себе.
Я ничтожество.
Зазнавшийся кретин!
Как дедушка мог допустить такое?!
Как можно было настолько не иметь мозгов, чтобы расписывать пульку с этим бандитом и его отморозками?!
Ну спасибо тебе, милый дед за кота в мешке, а я уж подумал было «здравствуй, райская жизнь!»
Чёртов старик! Чертов дядя!
Нет, это я чёртов долбоёб, который на молодости лет взял наследство и сейчас ничем не отличается от мухи, влипшей в паутину! Думал, все будет так просто.
Мой сытый паук между тем встает в полный рост и потягивается, глядя в окно, наслаждаясь пейзажем за окном и моим беспомощным отчаянием.
Это сигнал о том, что аудиенция закончена – понимаю я. Но для того, чтобы встать и уйти не нахожу никаких сил.
Сейчас.
Соберись, Руслан.
Вставай. Будь мужчиной!
Запах коньяка и чавканье дяди выводят меня из оцепенения.
Нужно идти.
Надо встать и уйти.
Он и так уже достаточно насладился моим унижением, хрен собачий! Хотя о какой гордости может идти речь, если тебя уже сняли с крючка и бросили на берег. И всё, что тебе остается – это беспомощно дрыгаться и шевелить жабрами, глотая жидкий воздух. Слишком жидкий, чтобы дышать. Слишком насыщенный кислородом, чтобы умереть быстро.
- Руся, Руся. Что же мне делать с тобой, распиздяй ты последний – почти по-отечески внезапно выдает Гази-Магомед. Я не верю своим ушам! Смотрю на него и вижу хитрый прищур тёмных глаз, в которых так и пляшут черти.
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, БЛЯ!!! Неужели пронесёт?! Мать твою! Сука! Гондон, мечтающий о подмостках Ленкома!!! Взял меня на понт и сидит довольный, как оттраханная старая дева!!!
- Мага – начинаю я проникновенно – ты же меня знаешь, дядь, я верну все до копейки, только…
- Нет, Руслан, об изменении условий речи быть не может.
Я давлюсь так и нерожденной вдохновенной тирадой и недоумённо моргаю. Что он задумал, сволочь?!
Повисает пауза. Мага задумчиво чешет подбородок и оглядывает меня так, будто я девочка по вызову, и ему нужно решить достойный ли перед ним товар. Мне кажется, проходит вечность, сердце бешено колотится, и я жду приговора.
- Я могу тебе помочь. Но по-другому – наконец изрекает это непризнанное актерское дарование, временно подвизающееся на ниве российского криминала.
- Я весь внимание, дядя.
- Есть у меня одна хорошая знакомая. Удивительная, Руся, женщина. У-д-и-в-и-т-е-л-ь-н-а-я. – произносит он по буквам и для пущей убедительности поднимает указательный палец вверх. - Сумеешь ей угодить, и я спишу долг твоего дедушки – наконец изрекает он.
Ха! И это всё?! Не может быть, чтобы мне так попёрло!!!
Я откашливаюсь, пытаясь хоть как-то погасить волну облегчения и радости, захлестнувшую меня.
- Речь идет о..об.. ну об отношениях? Ей нужен любовник? – спрашиваю я первое, что приходит мне в голову, мысленно держа кулаки на счастье. – Что значит угодить, дядя?
Мага издает хриплый смешок.
- Ну можно и так сказать – как-то очень хитро говорит он – Хотя, конечно, не совсем любовник. Не льсти себе, Руся. Ты наверняка сейчас решил, что я хочу положить под тебя какую-нибудь старую кошёлку, которой никто давно труб не прочищал. Чтоб с ухаживаниями там, шампанское, рестораны, отдых на далёких островах. Так ведь?
Бля! Угадал, проницательное паучье отродье! Именно об этом я и подумал!
- Ну…- улыбаюсь я типа смущённо – что-то в этом роде. Только почему кошёлка, дядя? Раз ты сказал, что женщина удивительная, мне и в голову не приходило такое определение. Наверняка это достойнейшая женщина! Ну не сложилась у неё личная жизнь – обычное дело, друг. Если так, я готов её на руках носить, я сделаю всё, чтобы она почувствовала себя счастливой. Ты ведь этого от меня хочешь?
- Не сложилась личная жизнь?! – смеется мой визави и что-то в его смехе настораживает меня. – Сложилась, ещё как сложилась. Сам увидишь! Вообщем так. Я вас знакомлю, и если ты ей понравишься, считай сделку состоявшейся. По рукам?
- Конечно по рукам! Только один вопрос – я понял, что должен ей угодить, как ты выражаешься, а как это будет решаться в денежном эквиваленте? Другими словами как я пойму, или ты поймешь, что мой долг списан?
- Это решит она сама.
Оппа! Что же там за дамочка такая?! Я в нетерпении, бля! Дядя чем-то сильно обязан этой тётке. Это как пить дать. И так же очевидно, что она стара и страшна как все семь смертных грехов, иначе, зачем ему находить ей любовников. Плевать! Даже если нильский крокодил рядом с ней смахивает на Нифертити, даже если она старее Египетских пирамид, и давно впала в маразм – конечно да, мать её! Да! Да! И еще раз ДА! Да за списание такой суммы я буду гавно за ней выносить и смотреть на неё как на богиню! И всё-таки я везунчик, жи есть.
- Договорились, дядь! Землю рыть буду, но она останется довольна! – проникновенно говорю я, всё ещё не веря своему счастью.

Слайд 3

Я видел Её во сне. Наверное. Или вся моя жизнь была сном, а это и есть истинная реальность. Нет, чёрт! Я не могу думать. Не сейчас.
Раз!Два!Три!Четыре! – стук каблуков выводит меня из оцепенения и я, как завороженный не могу оторвать взгляда от Её удаляющейся фигуры.
- Снять с туши это трепьё, Мила – бросает она, лишь слегка поворачивая голову в сторону своей помощницы – и подготовить как обычно.
- Слушаюсь, моя Госпожа, - в голосе валькирии я слышу нетерпение голодного хищника, не сулящее мне ничего хорошего.
Унизительный пинок под задницу заставляет меня оторвать взгляд от стоящей ко мне спиной Госпожи, разглядывающей февральские сумерки за окном.
- Чего развалился, телёнок! Сомлел уже?! А ну встать! – слышу я как через вату команду безликой Милы и вдруг остатками сознания понимаю, какой же жестокий стёб зваться таким женственным, уютным именем.
Я поворачиваю голову, вижу холодный серый взгляд, сквозь прорезь кожаного шлема, торчащие от возбуждения соски и новую плеть с металлическими наконечниками, которую она поглаживает свободной рукой. Я проворно встаю, не обращая внимания на боль.
- Стоять, бля, бояться! – насмешливо цедит она и начинает разрывать на мне рубашку. – тц-тц-тц, цокает она языком, когда я оказываюсь с голым торсом – какая нэээжная у тебя шкурка, телок. – А это что у нас тут такое, а? – насмешливо тычет мне рукояткой плети в пах, и я чувствую, что краснею, потому что мой стояк обнаружен. - Кааакой плохой мальчик, ну-ка снимай трусишки, сейчас тётя посмотрит, что у тебя там, гыгыгы. Неожиданно я получаю пощёчину и голос её от насмешливого меняется на рык. – Шевелись МРАЗЬ, кому сказала!
- МИЛА! – слышу я голос Госпожи в котором звучит железо.
С валькирии мигом слетает спесь, она даже становится ниже ростом и в одну секунду, забыв про меня, разворачивается на 180 градусов и падает на четвереньки.
- Да, моя Госпожа – глухим тихим голосом изрекает она.
Госпожа медленно поворачивается от окна, и я не могу оторвать взгляда от Её спокойного, ничего не выражающего лица, на котором только глаза горят ведьмовским огнём. Это настолько завораживающее зрелище, что не могу оторваться от него даже рискуя быть наказанным.
А ведь я обещал учить правила!
Раз!Два!Три!Четыре! Она приближается ко мне метра на полтора и я оказываюсь выше её ростом сантиметров на пять. Три секунды и я, не выдерживая создавшегося положения, падаю на колени.
Как сквозь вату я слышу стоны Милы и тут происходит нечто. Раздается глубокий гортанный смех и я, поднимая глаза, вижу, что Госпожа смеется глядя на меня, на мою дурацкую блаженную улыбку, которая, кажется, живет отдельно от меня. Стыд и блаженство накрывают волнами, и мой торчащий член напрягается ещё больше.
- Как же ты жалок, теленок – прекратив смеяться, изрекает Она.
- Да, Госпожа - вторю я Миле.
- Хорошо, что я не жалостливая. Но ты забавляешь Меня.
- Спасибо Госпожа – мой язык прилип к гортани и речь мне самому кажется невнятной. Но какое это имеет значение, жи есть, в этом НАСТОЯЩЕМ мире, где нет масок, а есть только правда.
Власть красоты и жестокости, и унижение слабости и похоти.
- ты нарушил правила, телёнок и разумеется, ты будешь наказан. Правила для всех одинаковы. ты знаешь их?!
- Я буду знать правила, Госпожа – отвечаю я также скомкивая слова, наслаждаясь своим беспомощным нелепым видом и Её надменной улыбкой с которой она смотрит как человек становиться ничтожеством. Да. Её это забавляет.
Это первое правило, которое я буду твёрдо знать!


ТТЛСД

Ясный день, и солнце жарит. Слабый ветерок покачивает зеленые кроны деревьев. Взрослые спешат на моления, дети бегают и веселятся, устраивая игры в ложбинах узких переулков между домами, где за ними не подсмотреть родителям. Только встретившись с кем-то, приходилось раскланиваться: "Сударыня... Барин...", надев на секунду маску торжественной печали. Устами младенца глаголет истина, но мы уже выросли, мы уже лицемерим и лжем.
Ежегодное Единение крестовой церкви всея и всех... Для нас - просто праздник Единения. Очень важный, настолько, что все люди старше самого взрослого из ребят сегодня не обедают, они вместо обеда истязают себя и выпрашивают что-то, распластавшись на холодных каменных полах храмов. Обед близится, и опустевшие улицы полностью захвачены детворой в запачканной и местами порванной одежде. В животах урчит, у нас обеда тоже не будет, зато нам дозволено бегать до упаду, шалить и быть свободными целый день.
Крики доносятся - "Бегите сюда!", и десятки ножек поднимают с дороги пыль. "Смотрите!" Мужчина в плаще, из тех, что должны быть давно на коленях, стоит, закрыв спиною часть тщательно выбеленной стены Храма. Раздаются удивленные мальчишеские голоса: "Ого!.. Что он делает?! Мне не видно!" И именно тогда, в тот роковой момент, я, разглядел нарисованные на стене знаки. Прикрыв рукой рот, стараясь не закричать, я начинаю пятиться назад в попытке выскользнуть из толпы ребятишек. Убегающий прочь мужчина с силой отталкивает меня в сторону, и я, так и не отняв руку ото рта, падаю наземь. Дети помчались в разные стороны, некоторые спотыкаются об меня и тоже опускаются лицом в пыль. Я слышу противный визг сирен, грохот двух выстрелов. Ко мне подбегают человек в форме служителей Креста, в его сторону я протягиваю свои руки со скрюченными, переломанными подошвой чьих-то башмаков пальцами. Холодный приклад ружья опускается мне на лицо, и темнота проглатывает мой последний в жизни яркий день...
Нас волочат, привязанных руками к одной веревке. Я последний и все, что я вижу, это грязные ноги предпоследнего, пытающиеся найти опору во влажной липкой земле. Поставив стопу на кочку, мальчик вытягивается дугой в попытке подняться, но тут же падает, больно ударяя ногой мне в лицо. И до удара сытый болью, я устало расслабляю все тело и растворяюсь в шуршании земли, проскальзывающей под моей тяжелой головою.

Темно, очень темно. Холодно, и чувствуется, как от моего обнаженного тела идет пар. Я кем-то брошен здесь, наверное, чтобы я понял, почему все это происходит. Проходят секунды, минуты... Я не помню, не знаю, что я сделал. Только тихие отголоски перенесенной паники... Совсем другое сейчас занимает меня - обескровленные от мороза конечности и режущие запястье наручники. Никак не встать, не видно, куда можно идти. Чьи-то сильные руки находят меня. Наверное, у меня просто завязаны глаза, и, схватив за цепь наручников, тянут куда-то. Не сдержавшись, я кричу. "Во имя Креста, молчи, изверг!" Из губ брызжет кровь, зубы скрежещут, я стараюсь не издать ни звука. "Во имя креста" - так мне говорила мать, когда нужно было что-то сделать, несмотря на любые препятствия. По рукам от кистей до плеч стекают струйки крови. Я такой легкий, что человек тянет меня без особых усилий, его дыхание ровное и ритмичное. Мне кажется, в душе он молится.
Жесткие щетки, смоченные холодной водой, начинают своими зубьями растирать мою кожу. Я вспоминаю мать, как она мыла меня, вспенивая воду большим коричневым куском мыла. Холодная вода окатывает меня с головы до ног.
Быть может, сейчас, очищенного, меня вернут домой. День Единения уже прошел, и на столе ждет горячий обед с разваренными головками лука. Мою голову просовывают в отверстие какой-то мешковины и снимают с глаз повязку. Я быстро оглядываюсь по сторонам, одетый в грубую робу, вокруг меня стоят три женщины в фартуках и с перчатками на руках. На их лицах отвращение. Одна из них кашляет, другая, видимо потеряв терпение, плюет в мою сторону и произносит: "В душе он грязен! В душе!"
Снова сильные руки, меня ведут по коридору с похожими на бойницы отверстиями в стенах. В них я успеваю рассмотреть человеческие лица, вернее, только глаза, носы и уши. Ужас пульсирует в такт моему сердцу. По стенам коридора расползается многоголосый шепот. Позже меня, поставленного на небольшой деревянный подмосток, с помощью плавного механизма поднимают вверх так, что голова попадает в узкое отверстие в потолке. Лицо заливает светом, и лишь через несколько секунд мне удается открыть глаза.
Перед моим взором возникла груда складок из человеческой кожи, увенчанная безразмерным белым париком. С трудом можно разглядеть две грязно-серые полоски бровей, зато щель рта, словно рупором, растягивается во все стороны и провозглашает: "Подсудимый!"
Раздается свист и недовольные крики. Чувствую, как мои руки и ноги вновь крепко связывают, и только голова, присутствующая на суде, свободна.
"Ты - мерзкая свинья!", - рупор направлен на меня, и на кожу моего лица опускаются выпущенные им слюни. Внизу кто-то тисками сдавливает мне пальцы ног, и я начинаю плакать. Наверное, это выглядит как покаяние, маленькое и скорое. Рупор улыбается, незаметно для всех, но я вижу, уголки губ судьи слегка дрогнули.
"Мы, не претендующие на святость люди, ослабленные выпавшими на нашу долю грехами, поставлены здесь и сейчас, дабы не столько защищать интересы существ, бытующих на бренной земле, сколько послужить Барину нашему, во имя Креста..."
Толпа монотонно повторяет "Во имя Креста" несколько раз, после чего слышен синхронный выдох нескольких грудных клеток.
"... Очернив, осквернив, совершив святотатство, ты обнаружил в себе Пса двухголового пред нами, ты, неугодная Барину тварь, оказался приспешником Зла..." Слезы струятся по моему лицу, и я уже не в состоянии слушать бесконечное обвинение, надежды на то, что за меня кто-то заступиться нет. Я обвожу затуманенным взглядом толпу довольных зрителей действа. На их лице счастье, они видят, как выдавливают из песчинки-человека яд его греха.
Судья продолжает: "День Единения, день перерождения человеческого духа стал сценой пошлых извращений, навеянных, несомненно, чумой ненавистного Круга..." Щипцы впились в пальцы с такой силой, что я невольно завизжал. Присутствующие в зале суда стали буквально выть от негодования - "Круг! Круг! Круг!.." Складки человеческой кожи смыкаются вокруг золотистой цепочки и начинают вибрировать, порождая тонкий звон. "Успокойтесь, во имя Креста! Барину угодно было послать нам знак, обличающий преступника, согрешившего по сговору с Кругом..." Щипцы вновь впиваются в мое тело, я визжу, ощущая себя лежащим на острой грани бытия и беспамятства.
Крики в зале суда оглушительны, судья теребит цепочку, но это не дает никакого эффекта. Я, уже бессмысленно взирая на разверстывающийся и захлопывающийся рот судьи, внезапно ощущаю, что спускаюсь вниз, и моя голова снова исчезает во тьме. Устремив взгляд на исчезающий круг света над моей головой, я только успеваю заметить, как кто-то мне в вдогонку кидает грязный носовой платок. Механизм опускается так быстро, что меня сбрасывают с платформы на пол до того, как платок достигает платформы.
После, когда разрезаны веревки, и из опухших ног и рук начинает выходить кровь, я теряю сознание, меня куда-то несут. Очнувшись на деревянном столе, я вижу молодую и красивую девушку, которая заколола свои пышные рыжие кудри на затылке, отчего ее высокий выпуклый лоб еще больше выдается вперед. Она мажет мое лицо какой-то липкой жидкостью и поет спокойную религиозную песнь: "Барин, да поможет нам,/Из грязи порожденным!/Отворю помощникам,/Смерть делающим скорой". Ее густой, словно кисель, голос меня успокаивает, и я без дрожи принимаю на свой лоб клеймо, поставленное разгоряченным докрасна крестом в ее руках.

День это или ночь, неважно. Серый туман вечных сумерек наполняет мою жизнь, и о движении времени я могу судить лишь по своим же естественным отправлениям. Перевозимый в грязных повозках из одного города в другой, я, как к представлению, готовлюсь к суду. Очередному, еще одному, еще и еще. И моим пытателям все сложнее становится найти еще не размозженный нерв на моем теле. Но я все равно плачу, когда на меня смотрят незнакомые мне люди своими глазами, полными злобы, налитыми кровью от охватившего все их существо возбуждения. И кричу нечеловеческим голосом, когда при мне упоминают зло. Судьи все больше и больше мною довольны, толпа с все большей яростью провожает меня в мое подземелье.
Почему мне еще не вынесен приговор? Почему я еще не раздавлен теми механизмами, что призваны дарить мучительную смерть? Я во всем признался - я осквернитель, грешник, воспротивившийся воле всемогущего Барина. В тот день я, да, именно, я, безрассудный ребенок с сердцем, мышца которого оплетена корнями злого Круга, начертал знаки на внешней стене Храма, нарушив идиллию праздника Единства. Я раскаялся, просил смерти тысячу раз, изрыгал проклятия, надеясь на скорую смерть от рук взбесившейся толпы. Но меня не убили, я не умер от пыток. Из-за слабости рук мне даже не удалось проткнуть найденным в грязи угловатым камнем набухший кровью сосуд руки.
Мне оставалось только доживать каждую секунду своей жизни, застывшую в детстве, и чувствовать, как волосы выпадают, как чернеют зубы, как широкими морщинами покрывается мое лицо, как все тело мое разлагается, разлагается... Сумерки сознания, окоченение всех чувств, отмирание всех стремлений. Я больше не верил в конец, в какой-то итог, в жирную черную линию, разделяющую жизнь и пустоту...

Сегодня меня выводят в круг света, глаза слепнут, непривычно нежное тепло согревает кожу, попавшую под лучи солнца. Неожиданно, пугающе, тихо, без зрителей, пыток, бесконечных монологов. "Именем Креста Великий Суд выносит свой, угодный Барину вердикт. Ты, блядский выродок, приговариваешься к Зачеркиванию. Да будет так". Меня не затрясло от страха, не бросило в пот, я не закричал от отчаяния и не заплакал. Опустившись на твердый, покрытый сухой пылью пол, я замер. Они зачеркнут меня, унизят меня до ничтожества.
Неоднократно мне этим угрожали в суде, требуя в тысячный раз взять на себя вину. О, Крест, почему они решили так? Почему они не захотели убить мое тело. Зачем им понадобилась моя маленькая душа.
"Отведите его на подготовку!", - провозгласил главный судья, чьи складки расползлись на половину поверхности стола, за которым он сидел. Помощники судьи, как я успел заметить, стали неспешно, по очереди поднимать свои грузные разжиревшие тела и выходить из залы. Верховный суд заканчивает заседание, а меня, связанного, снова волочат по полу.
Зачеркивание - да, это уничтожение, средство избавления, разработанное Единой Церковью. Проглатывая таблетку, человек перестает быть человеком. Под действием веществ, в ней содержащихся, разрываются все соединения нервных клеток мозга, отчего жертва теряет способность рассуждать, теряет свою личность. Лишь небольшой объем мозга, чуть больше той самой таблетки, постоянно изменяющий свое нахождение, продолжает работать. Жертвы больше нет, теперь вместо нее в теле человека обитает животное, злое, агрессивное, жадное.
Таблетка опускается в мой желудок, слышна чья-то тихая песнь о Барине. Темнота застилает меня своими покрывалами, и я чувствую, как мир вокруг меня начинает сужаться, сжимаясь сначала до крошечного круга, а потом до точки. Вот сейчас из горла вырывается не крик отчаяния, а звериный рык...

Нет, я прошу, не смотрите на меня. Да, это я, наверное, вы уже посмотрели. Навоз размазан по моей морде, гноящиеся царапины покрывают мои бока. Запускаю руку в миску с теплой жижей. Это - моя еда. Небольшое углубление в сырой земле - моя постель. В нее я возвращаюсь после того, как поем. Не подходите ближе, у меня все еще есть зубы. Кроме того, я боюсь... Просто уйдите, тошнотворное зрелище. Моя мать не признала меня таким, когда спустилась в камеру. Я укусил ее за руку. Старая женщина, она верит, что ее маленький красивый мальчик ушел в монахи или был загрызен собакой. Старая глупая женщина... И я, монстр, охваченный непонятной мне жаждой насилия, которая на самом деле есть всего лишь жажда мести за то, что со мной сделали.

Моя душа размыта водами времени, полотно ее потеряло свои цвета от старости. Неспособная родить желание жить дальше, с детским счастьем бегать по пыльным дорогам и играть она однажды проснулась.
"Ой, барин, сейчас мы Вас отмоем. Чего это вы так запачкались?" Старуха с шамкающим ртом смачивала мягкую губку теплой мыльной водой и прикладывала ее к моему лицу. Непрекращающийся зуд всего тела стал утихать, по мере того, как я становился чище. Она, увлеченная своим занятием, затянула еле слышно песнь: "Искомое веками ты отыщешь в Кресте / И будешь счастлив вечно, ему покорившись. / Потом ты точно станешь одним из тех, / Что видит в себе с Барином связь".
С лезвия острой бритвы на пол падают пучки волос, и к моему лицу подносят маленькое зеркало. Это я... На меня смотрит гора жира, покрытая тонкой бледной кожей. Кожа, испещренная большими белыми растяжками, свисает толстыми мучными лепешками. Не могу разглядеть глаз на этом лице... Впрочем, вот они, еле заметные щели, из которых я вижу этот мир. Кончики рта поднимаются, я улыбаюсь, я - чудовище. Я улыбаюсь.
"Ваша каша, барин". "Благодарю",- этот голос, мой голос, громкий и лишенный интонаций. Мне кажется, я испугал кого-то...
Наклонив тарелку к себе, хлебаю кашу, пытаясь насытить свое огромное тело. Белая вязкая жижа растекается по скатерти, чьи-то руки спешат подтереть все салфетками.
"Ваш парик, барин, суд ждет". На гладкую лысину натягивается огромное сооружение из седых волос и шпилек, и я выхожу в зал суда. Очередное дело о грехопадении. Маленькая белобрысая голова мальчика выглядывает из отверстия для заведомо виновных, глаза на ней в слезах. В чистых, правдивых и смешных для меня слезах.
"Грязный изверг",- произношу я и едва сдерживаюсь от смеха. Заметно, как мальчик инстинктивно захотел сжаться в комочек, скрыться, убежать. Но он крепко связан и может только вращать головой. Может и говорить, но почему-то никто из виновных не говорит в первый раз, почти никто.
"Что ты нарисовал на стене храма, во имя Креста, отвечай!" "Я ничего не нарисовал, правда",- он честными глазами разглядывал меня, урода.
Я знаю, знаю, что он ничего не рисовал, ни круга, ни бранного слова, ни тайного знака. Он видел нарисованное, но его детский светлый разум не смог ничего осознать, запомнить непонятное ему.
Рисовал не он, а вот тот человек с взглядом, полным ненависти к подсудимому, сидящий во втором ряду на краю скамьи. Это он, по нашей скромной просьбе, изобразил там кое-что. Небольшую картину в двух цветах, стандартную, исполненную по трафарету. На картине черный крест разрубает светло-красного младенца, у которого из разрубленной части сочится розовая кровь и вываливаются розовые органы. Издали и не поймешь, что это. Пятно и только.
Сколько детей погибло от пыток, из-за этого пятна? Миллионы. Сколько было зачеркнуто? Тысячи. Для чего? Один Барин знает для чего.
Должно быть, с яростью преследовалась та же цель, что родилась в умах ультраправых крестиан во время Великой Консервации и сподвигнула их начать чистки. "Крест, крест, крест! Крест, крест, крест!", крики раздаются повсюду, крики вездесущи, заставляют людей бояться. Они проникают сквозь стену ночью, и кажется, что ты сам во сне кричишь: "Крест, крест, крест!"
Ты веришь в Крест, ты молишься Барину? Ты любишь стальные щипцы, шипы и лезвия? Ты дрожишь при виде Храма Креста? Ты хочешь смерти, ты и есть я? Крест (нет...), крест (нет!), крест (НЕТ!!!). О, да. И главная задача - смерть, чтоб трупы смешались с песком и загнили, чтоб цветы распустились там, где сейчас лицо.
Дети? Кому они к черту нужны? Кто-то верит в рай на земле? Там их нет, там одни старики, дряхлые и еще помнящие, как двухголовый пес еще был двухголовою птицею Феникс.
Вера? Что за бред, что за скука? Есть Крест, чтоб прикрыть твою душу и протекающий из нее свет, и есть Круг, чтоб надеть на шею цепи испуга.
И я, такой мерзкий, покрытый жиром упругим, сотрясаю головой и выдавливаю в рупор своего гнилого рта: "Убрать!" Когда мальчика голова исчезает в отверстии, я, привстав, посылаю вдогонку плевок. Он шлепается на голову испуганного ребенка, а зал срывается на такие громкие аплодисменты, что лопаются перепонки. Благодарю, спасибо. Ухожу, тяжело дыша и качаясь. Скоро ужин, затем чья-то смерть от отчаяния. Клеймо креста на лбу исчезло, растворилось, как и мои прегрешения перед самим собой из детства.
Круг замкнулся вновь, составив судьбы миллионов в готовую к вычеркиванию линию.
Хотел сказать. Та женщина... Это не Большой Брат, это моя сестра.


Пара V

Reback

*
"Скажи, почему мы не сделаем совместную фотокарточку?" "Потому что я не могу" "Сходим в фильму?" "Я не могу" "Сыграем в шахматы? нарды?" "Не могу, не могу"
Я купил себе новую шинель, чтобы не изменять памяти, чтобы виновато обнимать её.
Не осталось слов. Моя немота. Проявляю нежность - глажу по щеке, но отнимаю руку.
Я не тот, когда ты была жива. Я заклеймён твоим обликом, клятвами, зимами, любовью.
Мы гуляем по садовому. Она говорит, говорит. А я вспоминаю, как учил тебя там курить.

**
В тот день на скамейке кто-то оставил газету. Большевики разворачивали власть,
совнарком, наркомпромис, моссовет, мясокомбинат. Что стоит за этим? Я стоял у тополя,
у деревьев искал компании. Деревья умирают стоя. Я поднял взгляд.
Ты простишь мне, я знаю. В этом нет ничего, кроме.
Я молчал. Твой каменный Я.

***
Стараюсь обходить места, где мы с тобою оставляли меты.
Но что делать с номерами трамваев, погодой, запахами - ведь это всё наше, было нашим,
а у неё тоже мёрзнут руки. И имя её я изменить не властен, как цвет волос, как тембр
голоса, темп речи, походку. Ты оставила меня один на один я этим пароксизмом мира.
С каждым днём, любым, и тем, когда мы дыханием растапливали лёд, чтобы достать вмёрзший ивовый лист из ледяного фонтана, парализован.

****
Человеческое не уживается с человеком. Я почувствовал это сегодня.
Ты помнишь наш холод, красные, переплетенные пальцы, твои озябшие плечи+
я предал это движением рук. Может быть сухо, невнятно, но ей стало теплее. Не найдя
карманов, по наитию, я положил кисть на, оттягивающую ремень, кобуру.
Её это возбудило, а меня обожгло. Память. Ты проводила ладонью по плечам, плавно
огибая погоны, затем палец змейкой меж пуговиц рубашки спускался к ремню и ниже. У меня захватывало дух. Надо было громко кашлянуть, чтобы она вышла из оцепенения.
Идти дальше.

*****
Ещё был ветер. Я закурил, поежился, а она стала читать мне новые стихи Цветаевой. Боже!
Эта революция, которая разделила+ она больше меня одного, но меньше нас с тобою.
А она не знает, что я был белым офицером, и если узнает, то ей плевать, но не что я твой.
Спрашивает, любил ли я когда-нибудь женщину? Я лгу ей. Ты лжёшь, говорит она.
И я думаю, эти её губы - твои. Но она родилась до, а не после твоей смерти, значит я
ошибаюсь. Значит, мне остаётся стряхивать пепел с плеча, как ты стряхивала волосы,
и слушать, слушать цветаевские строки на обрывах, свет, вслед, нет.

******
Может ли быть случайной несправедливость или несправедливой случайность?
Когда-то кто-то где-то, но в Париже, найдёт ответ, возможно, в том же месте, где мы
завтракали, где я никогда не побываю с ней. Здесь, в темноте, я просил её не зажигать
керосинку, - ты знаешь почему - она лежит со мною в постели, целует мою
белогвардейскую грудь, шепчет на вздохах "мой".
Мне невозможно до рассвета.
Она засыпает, зная, что я уйду. Затем Мой ремень становится легче, теплее. Я иду к тебе.


Анастезия Февральская

*

Ты никуда не хочешь идти. Зачем тогда ты здесь? Наверное, ты из тех, кто откладывает что-то сладкое на потом. Ничего. Я понимаю. Если бы ты только мог почувствовать, как вижу тебя всего, малейшее вздрагивание твоей души. Мы сидим, и ты учишь меня курить. Я умею. Мне просто приятно, как ты дотрагиваешься до моих пальцев и стряхиваешь пепел с моих румяных щёк.

**

Как мы познакомились? Это был оледеневший конец осени с вмерзшей в асфальт грязью. Это был конец дня, начало вечера, в общем – сумрак с примесью не то лиловой, не то багровой дымки. Я шла расстроенная, с расстроенной скрипкой в руке. Уличный ветер блядским поцелуем впивался в обкусанные губы. Молодой декабрь колкой щетиной терся об обветренные щеки. Я села на лавочку и откинула голову назад. Снег тут же залетел за шиворот. Стало мокро и неприятно. Я съёжилась и вдруг увидела, что рядом со мной лежит пачка, из которой выглядывает одна единственная сигарета. Под ней был кусок сегодняшней газеты, а на полях круглым каллиграфическим почерком выведено: «Поговорите со мной пожалуйста». Я стала крутить головой по сторонам, ветер сорвал мою шляпу и кинул к ножке скамейки. Отряхивая т черствого снега бархатные поля, я продолжала искать глазами автора записки. Ты стоял у большого, вполне готового к зиме тополя, и, по- видимому, ждал моего разрешающего взгляда.

***

Мы стояли у замерзшего фонтана. Мы были знакомы 4 месяца, но я его плохо понимала. Он не то, чтобы закрытый, он будто мертвый там, внутри. Но холод его такой узорчатый и загадочный, что непременно хочется прижать пальцы к его ладони и топить через прикосновения.
Мы стояли у замерзшего фонтана, в шероховатый лёд вмерз осенний ивовый лист.
- Ты бывал здесь?

****

Он меня тогда виновато обнял, сжал так больно, будто стараясь пропустить пальцы сквозь. Я закрыла глаза, когда растаявшая на его щеке снежинка стукнула о ворот енотового пальто. Я думаю, в нём боролись желания повалить меня прямо на снег или «сыграть в синематограф»: снять с себя шинель и, накинув её мне на плечи. Было зябко. Один каблук провалился в оскалившуюся расселину льда, но я не решалась вытащить его, боясь пошевелиться – я всё думала он – как бабочка: случайно приземлилась и, только пошевелись - она вспорхнет, и её след простынет и отдастся глухим кашлем. Мы двинулись вдоль Садового кольца.

*****

Порывы ветра переворачивали страницы, но я отлистывала назад и продолжала:

В огромном городе моём - ночь,
Из дома тёмного иду - прочь,
А люди думают: жена, дочь,-
А я запомнила одно: ночь…

Он жмурится, поднимает глаза вверх, смотрит, как небо терзает себя о тёрку и падает рваными хлопьями. На мгновение он просветлел, но тут же осунулся и отвернулся. Я думаю, он понимает смысл этих стихов. Он так независим во взглядах, которые он бросает и в то же время так потерян. Для себя я часто равняла его с образом Онегина или Печорина. Я продолжала:

…Есть черный тополь, и в окне - свет,
И звон на башне, и в руке - цвет,
И шаг вот этот - никому - вслед,
И тень вот эта, а меня - нет.


******
В его движениях было столько отчаяния. Я уверенна это - любовь. Меня просто обдает иголочками счастья от такой мысли. Я упираю голову ему в грудь и, прячась, улыбаюсь своей догадке. Он сжимает мои струящиеся волосы, он целует их. Я зажгла лампу, чтобы точно видеть его глаза:

- Ты меня любишь?

Я гладила его по спине, смотрела на фронтовой след от пули. Рассыпалась на нём поцелуями, а потом уснула, крепко обвив его руками, боясь, что с рассветом моё счастье может растаять. Я помню, что просыпалась два раза ночью от страха, смотрела на тебя – ты так мерно спал. Тогда я вытягивалась вдоль твоего тела и снова куталась в сон…


Пара VI

Мистик

I.
- Кхм, так вот оно, значится, как? - переспросил следователь, переводя безразличный взгляд с лица сидевшего напротив юноши на часы, затем на пару грязных солдатских сапог из грубой кожи у двери и надолго останавливаясь глазами на серебряной табакерке на столе, - Презанятнейшее дельце вырисовывается, кхм!
Достав из чернильницы перо, он вновь глянул на арестанта. Парень сидел на стуле, неестественно прямо вытянув правую ногу и покусывая смольный жиденький ус, напоминавший Хонурову одинокую водоросль ("Право, до чего же забавное сравнение!"). Его загорелая жилистая рука лежала на столе, а узловатые пальцы словно брали аккорды или плясали какой-то быстрый танец , отбивая неритмичную дробь по столу. Сквозь узкие щёлки глаз были видны его мутновато-жёлтые белки, увенчанные большими зрачками.
- Ну-с, голубчик, лихо же ты, чёрт тебя дери, юлил! Мы уже отчаялись поймать тебя, но ведь все допускают ошибки, хе-хе! - обнажив жёлтые зубы, следователь поднялся из-за стола. - Да-а, все допускают. На сегодня хватит. Мне пора бы уже на награждение. Видишь, казацкая ты морда, Советская власть умеет ценить по заслугам своих преданных последователей! Сам-то ты, чай, белый был, раз сейчас вона пошёл наших офицеров палашом-то рубать, ай? Эхва, оставили ж вас, мразь, жить здесь, а вы вона как с нами, кхм!
Надев сапоги, Хонуров достал платок, плюнул в него и немного помусолил свою обувь. Затем он открыл дверь, вызвал караульного и, дождавшись его, отправился на съезд обкома Его имени (на самом деле, на награждение вызывали аж двести человек, но это его не заботило). Дверь захлопнулась, и кабинет, пронизанный лучом, остался истекать кровью умирающего солнца.
27.03. 1922
II.
Солнце рыжим котом валялось в тающем снегу. Трава, переливаясь малахитом с вкрапленьями брильянтовых росинок, мягко пружинила под моими ногами. Вот из-за бугра уже показался двор Шеницких. Несмотря на произошедшее, из трубы клубами валил дым, а из дома доносился запах похлёбки. У конюшни я заметил знакомую фигуру - это был Хонуров, тот молодой следователь, что назначен моим помощником. Он увидел меня и махнул рукой. Поправив фуражку, я ускорил шаг и вскоре уже пожимал его полную холодную руку.
- Очень приятно, товарищ Застрелицкий, право, очень приятно познакомится с вами! - сказал он сиплым голосом.
- Взаимно, - сказал я, надеясь, что он не услышал предательские иронические нотки. Почему-то мне сразу не понравился этот низенький следователь, не понравились ни его пухлая рука с сосисочными жирными пальцами, ни его с иголочки сюртук, ни его фуражка с отчего-то побитой и блеклой кокардой. Он, тем временем, пригласил меня пройти на место преступления.
Обойдя конюшню, мы спустились в буерак, где в талом снегу смешно скрючившись лежал убитый. Я подошёл ближе и склонился над трупом. На виске была видна колотая рана, запекшиеся струйки крови сорняком сползали по лицу. Хонуров тем временем встал левее от меня и заговорил:
- Шеницкий Владислав Игоревич, восемьдесят первого года рождения. Офицер Красной армии. Женат, двое детей.
- Да, его досье я получил ещё с утра, нашёл и опознал старик Шеницкий, я с этим ознакомлен. - я, пожалуй, слишком резко прервал его. - Меня больше волнует, почему его ещё не осмотрели?
- Простите? - на лице моего напарника скользнуло недоумение.
- Почему до сих пор не прибыл врач и нет заключения? Почему, чёрт побери, вы до сих пор ковыряетесь здесь, если отчёт с места преступления уже давно готов? И почему ещё не опрошен Шеницкий? - я встал с колен и взглянул на побледневшего Хонурова.
- То..товарищ, но+
- Никаких "но"! Вы сейчас поедете за патологанатомом, а я пойду и допрошу всех обитателей этого двора. Приказ понятен?
- Так точно!
- Отлично. Ступай. - договорив, я достал из-за кушака мешочек с табаком, бумагу и стал крутить цигарку, глядя на Хонурова, нелепо хлюпавшего по талой воде и постоянно поскальзывающегося. Чиркнув спичкой и поднеся её ко рту, я хмыкнул и, провожаемый полузакрытыми глазами бывшего офицера Красной армии, который был помилован белыми лишь для того, чтобы распластаться теперь на их знамени объеденных теплом сугробов, направился за Хонуровым.
16.05.1921
III.
Мерзкая. По-другому погоду описать было невозможно. Хлёсткие пощёчины дождя глухо опускались на моё лицо, иногда синхронно с ударами кнута по крупу лошади. Повозка скрипела, с чавкающим звуком впиваясь колёсами в обмякшее тело дороги, изгибавшейся перееханной змеёй и уползавшей далеко в сумерки. И сиплый шёпот дождя, и шлёпающий звук копыт, и картуз генерала-ночи из бездонно-холодной тьмы вокруг, и большая холодная луна, медалью болтавшаяся на шёлковом полотне одежд - всё это убаюкивало меня. Устало взглянув на отливавшую серебром поверхность Дона, я остановил взор на Хонурове .Он сидел рядом со мной, в раздумье покусывая свой большой палец. Поймав мой взгляд, он слабо улыбнулся. Я попросил разбудить меня по прибытии, сильнее кутаясь в плащ. Однако спать я пока что не собирался. У меня в голове словно находилась тьма мыслей-мошек, неистово жужжавших, ползавших по извилинам и расползавшихся по всем углам черепной коробки. Посередине же стояла потухшая керосиновая лампа, которой дай только зажечься - все эти назойливые идеи мигом сгорят в её огне, и наступит просветление! Я поймал себя на мысли, что размышляя подобно герою паршивого любовного романа и, усмехнувшись, неожиданно почувствовал, что сон проник сквозь бастионы выпитого чая, утягивая меня за собой в пучину немой темноты.
+Дымка рассеялась. Моргнув, я вижу знакомые очертания кабинета Хонурова. Он удивлённо смотрит на меня несколько секунд, затем резко сталкивает что-то со стола и начинает кричать:
- Что вы тут делаете, товарищ! Вас стучаться разве не учила матушка? А?
Я немного смущён, но тут мой взгляд падает на сброшенный предмет. Хонуров, проследив за моими глазами, начинает ещё больше беситься, расстёгивая пуговицы и глубоко дыша. Он открывает рот, но я перебиваю его.
- Хонуров, чёрт вас возьми, это что - икона?
В точку. Хонуров с опустошённым видом оседает на стул, достаёт из стола трубку, забивает табак и закуривает. Я молча наблюдаю за ним, затем медленно подхожу и тихо говорю:
- Я никому не расскажу. Но чтобы больше я этого не видел. Ещё комиссар-отличник Советов, называется.
В ответ он усмехнулся:
- На самом деле, мне всё равно, товарищ Застрелецкий (это было сказано особливо язвительно), расскажите вы кому-нибудь или нет. Чёрт бы побрал вас, безбожников. Революционеры! Бог им не указ, опиум для народа, ишь как заговорили! Того и гляди вождь ваш станет Господом вашим!
Я снова проваливаюсь в туман+
- Приехали!
Неожиданный голос над ухом заставляет меня вздрогнуть. Открыв глаза, я вижу Хонурова, уже вылезшего из телеги и тянущего меня за хлястик плаща. Мотнув мокрой от дождя головой, я стряхнул с холодными каплями остатки сна и, неуверенно качнувшись, спрыгнул вслед за ним. Нас уже встречали патологоанатомы. Один из них, уже немолодой, широко улыбнулся мне, обнажая ряд пожелтевших зубов.
"Товарищ Застрелецкий, я полагаю? Юрий Антонович Романов, к вашим услугам" - причмокнув губами, он добавил, - "С семьёй царской не имею родства, не подумайте плохого".
Мы обменялись рукопожатиями и зашли в курень. В нос сразу же ударил кисловатый запах гнили. Труп сидел на дощатом полу, прислонившись к стене. Крови нигде не наблюдалось и, если бы не запах, можно было бы подумать, что это спит человек, уставший после дня в поле (в пользу последнего говорила одежда - широкие хлощатые штаны, простые грубые туфли и кушак, грязная рубаха нараспашку).
- Вот, извольте-с, труп! Презанятнейший экземпляр, надо заметить! Право, как же его профессионально задушили, следов почти не видно! А всё почему? А потому что он не сопротивлялся, его усыпили, видать! Эх, хитёр убийца, хитёр, ну ничего, на каждую голову найдётся своя плаха! - ажиотаж Романова выглядел до того по-детски, что я невольно улыбнулся, слушая его.
Проведя час, обсуждая все детали убийства, я получил предложение выехать утром в хутор на телеге с трупом. А ещё я узнал, что в этом заброшенном курене раньше жил казак Костицев, у которого служил дед Шеницкий в молодости. Что ж, лучше не придумаешь, попался, считайте, голубчик. Закончив все дела, я лёг на сеновале и ещё долго глядел на звёзды. Словно пролитые дояркой капли молока расплывались они в бесконечности ночи, то уплывая куда-то вдаль, то мерцая совсем рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Вдыхая полной грудью знакомый мне с детства запах мокрого сена, холодный и освежающий, я ещё некоторое время любовался сребреником луны, упавшим на антрацитовую гладь Дона. Засыпая, я почему-то подумал о том, что есть время жить и время умирать, и что я тоже умру, и умрёт всё, и ничего не будет, но всё же - нет, будет! Будет Дон извиваться аортой этой земли, и будет бурлящая чёрная кровь в руслах его, и луна будет светить над Советской землёй маяком коммунизма!
27.09.1921
IV.
"Итак, товарищи, начнём!" - хлопнув несколько раз в ладоши, главный следователь обвёл взором всех собравшихся, - "все вы знаете, зачем мы собрались здесь, поэтому обойдёмся без лишних вступлений и выслушаем Сергея Алексеевича Застрелецкого, назначенного ведущим следователем по этому делу. Пожалуйста, товарищ.
Встав со стула и поправив ремень, я вышел в центр небольшой избушки, в которой происходило собрание.
- Товарищи, я хотел бы представить вам имеющуюся информацию. Как вам известно, в период с шестнадцатого мая этого года было совершено уже три убийства. Все жертвы - русские офицеры. - говоря это, я бросил на стол папку с делом, приглашая присутствующих ознакомится с ней. - С их личностями вы можете ознакомиться тут. Убил их, видимо, один человек. Судя по записке, оставленной убийцей на месте умерщвления второй жертвы, в котором он брал на себя ответственность за первое убийство и предупреждал о третьем. Судя по анализу подчерка, записку написал мужчина, приблизительно тридцати-сорока лет. Сама записка находится в деле, можете ознакомится.
- А не могли бы вы озвучить список подозреваемых, товарищ? - послышался хриплый голос с задней лавки .
- Ну, вообще-то, я бы пока не хотел озвучивать полный список. Вернее, у меня есть догадки, но я пока озвучу лишь тех, против кого имеются улики, - тут я тяжело закашлялся и даже немного покачнулся, но заставил себя продолжить, - Улики, да. Во-первых, это семья Шеницких, недалеко от двора которых был найден первый труп. Более того, старик Шеницкий - сторонник белых. И, да - он служил в том месте, где был обнаружен последний труп.
- Так что же, вязать его надо, а то уйдёт, гадина! - вскричал пухлый следователь, вскочив со скамьи и смешно шевеля руками. Однако его крик лишь усилил мой приступ мигрени. Чёрт, я серьёзно простыл, проездив тогда под дождём. У меня, видимо, даже воспаление лёгких, хе.
- То..товарищи! Извините меня, я ужасно себя чувствую, поэтому давайте я..я+я просто расскажу вам главное+ - я с ужасом почувствовал, как бессвязно звучит моя речь.
- Итак, у..убийца оставил нам зап+записку. Он, возможно, блефует, н+но говорит, что шестого октября, то есть после+завтра, совершит убийство офицера Плясалова, да-а. В общем, мы подготовились к опе..операции захвата, но+но я не думаю, что он и впрямь нападёт+напа+

Очнулся я в поту, жадно глотая воздух и до хруста сжав кулаки. Где это я? И что случилось? Оглянувшись по сторонам, я увидел, что нахожусь в больничной палате. Я захотел встать, но руки обессилели и я соскользнул на пол, сильно ударивш+
+
Следующие дни прошли как в тумане. Я помню лишь два диалога - свой с врачом и врача с Хонуровым.
+
- Доктор, какой сегодня день?
- Четверг, Сергей Алексеевич.
- Нет, я+я про число+
- Седьмое.
- Н..нет. А как же..как же.. убий+ство..они+Доктор, скажите мне, они+поймали, кхм! Скажите!
- Тише, тише. Поймали.
...
- Так что с ним?
- Пневмония, жесточайшая пневмония!
- +он поправится?
- Какое там! Дай бог ему до конца недели дожить!...
+
4.10.1921-10.10.1921
V.
Докурив папиросу, я злобно сплюнул.
- Эхх, ну и где ж этот чертяка!
- Да-а, Застрелецкий-то был прав, что блеф это всё, не так ли? - рыжий малый вертел в руке пистолет, смешливыми глазами глядя в окно избы, где был виден силуэт Плясалова.
- Ну, видать, не судьба, видать, не судь.. Т-сс! Слышал это? - я резко сорвался на шёпот, оглянувшись на звук хрустящих веток, - Неужто и вправду идёт, дурачьё?
Действительно, по специально разбросанным у избы веткам кто-то шёл. В темноте было сложно разглядеть, кто именно это был. Фигура тем временем быстро приблизилась к двери и влетела внутрь.
- Скорее, чёрт возьми! - вскричал я и, выхватив из кобуры наган, стремглав пустился к окну. Мой напарник же побежал к двери.
Заглянув в окно, я увидел, что убийца - средних лет казак. Почему убийца? Потому что в руке у него была окровавленная бритва, а подле лежал Плясалов, из шеи которого на стену хлестала кровь, впитывавшаяся в дерево и стекающая на пол. Я через окно направил пистолет на казака.
- Ни с места, морда! Стоять, я сказал, оружие на пол!
Он, в свою очередь, видимо, не ожидал этого, и его лицо глупо вытянулось при виде направленного на него дула. Тем временем, рыжий рысью бросился на него сзади, повалил и наступил ногой на спину, победно улыбаясь.
- Поо-паааал-сяя, ублюдок!
Я облегчённо вздохнул и вытер пот со лба. Наконец всё закончилось+
Жаль, что Застрелецкий уже не увидит этого.
6.10.1921
VI.
Из дневника:
Да, мой план почти завершён. Я максимально запутал следствие и, если Шеницкий не подведёт, то всё сложится донельзя удачно! Ах, право, до чего забавно было играть со всеми этими следователями в кошки-мышки! И Шеницкий - Шеницкий-то каков, а? Ради мести убить готов, горяча же казацкая кровь! Впрочем, Плясалов - та ещё гнида, так что он по праву заслужил смерти. Как и все эти офицерики. Коммунисты, ишь ты! Морды, да эти только говорят, что красны, как калёное железо, а на деле же - опять же, как калёное железо - белы! Впрочем, не важно+ Как я писал два года назад, за последние раскрытые убийства они так и не выдали мне не то чтоб награды - премии даже не выдали! Ну теперь-то они её выдать обязаны, не так ли? За четырёх поганых комиссаров - извольте медаль, товарищ! А за поимку маньяка, убившего десять казаков - фигушки вам, нехай такой ерундой занимаются новички!
+Собираясь на собрание, я понял, что еле как держусь на ногах. Да-а, я прямо чувствую цепкие пальцы смерти на своём горле. Было бы печально умереть сейчас, когда всё почти завершено. Хотя - какая разница. В конце концов, чёрт с ними, с наградами, премиями и повышениями+Мир я очистил от мрази, вот оно что! Коммунизм не дал развалить! Вот тебе и награда!...Бред, опять я брежу+А, к чёрту!..
А Дон всё так же течёт, извиваясь, всё так же омывает своими слезами эту мёртвую землю, тихо вздыхая под напором рыбацких судов. И он будет так течь вечно+Господи, если ты есть - а, если верить Хонурову, то ты есть, хотя бы из-за его слепой веры ты обязан быть! - почему ты молчишь, почему, чёрт тебя возьми, ты всё время молчишь?! Почему люди отвернулись от тебя? Да потому что ты слаб, слаб и немощен, а нам, людям, нужны сильные правители, нужна ежовая рукавица, нужен кнут, чтобы двигаться вперёд! Почему ты наделил способностью просто течь, не думая, Дон, и обделил нас, людей, заставляя в течении времени и жизни искать бессмысленные ответы на ненужные вопросы? И почему, после всего этого, после всей моей ненависти к тебе лично, я - верю?..
Восемь часов утра. Пора ехать на собрание. Ну, с богом!
4.10.1921


Ненастоящая Фея

Основано на реальных событиях.

Тогда, в 50-е годы мы жили в Огайо. Мой отец остался инвалидом после войны и теперь занимался покроем шляп на дому. На сальных семейных праздниках он играл на персиковой мандолине, когда развеселившийся дядя Пьер под всеобщее улюлюканье катал его коляску по квартире. Натюрморт стола обычно не менялся. Папа пил лижущими глотками "Black Admiral", извиняющеся косился на мать, улыбался мне и ставил на указательный палец щётку своих усов.
По вечерам он сидел у погасшего окна и гладил бархатные листья фиалок. Когда мать засыпала, я на цыпочках выходил в гостиную, и отец молча брал меня на колени - казалось, он ждал меня и, пока сидел спиной, улыбался моим приближающимся шагам. Я глядел с ним в засасывающую смоль ночи и воображал, как мы оставляем в пластилиновой темноте вмятины нашими телами. Папа задумывался и нечаянно обрывал лист фиалки. Я забирал из гладко вылинованных, его теплых ладоней махровый кусочек и со смачным свежим хрустом ломал его края.
Мать отправляла нас с сестрой ко сну ровно в девять вечера, ей приходилось задергивать на сиротливых окнах коротенькие занавески цвета пурпур, чтобы ещё не растаявший дневной свет не мешал закрывать глаза. В этом была своя прелесть: я не переживал, что появятся чёрные руки, а Элизабетт не просилась спать со мной, боясь скрипов собственной кровати в темноте.
Но наступала зима, и ночь прогибалась от 8 вечера до 9 утра. Тогда Бетти, вжимаясь от страха в деревянную обивку коридора, светя голубой ночнушкой в темноте, пробиралась к нам с отцом. Папа, придерживая одной рукой меня, второй поднимал Элизабетт. Поёрзав в кресле, мы, наконец, усаживались. Отец доставал из внутреннего кармана трубку и разрешал мне щепоточками насыпать в неё табак, а Бетте - утрамбовывать пальчиком. Он начинал курить, глухо прищёлкивая губами; Элизабетт, забывшись, терла ладонями поседевшие щёки отца, а я рисовал воображаемую спираль на пузатом дне матовой трубки. Перламутровый, меловый дым растворялся в воздухе, как заварка фруктового чая в кипятке. Порой он замирал, маскируясь под жидкие локоны Бетти.

Между кухней и ванной в нашем доме было овальное окно, обитое тёмным деревом. Я не доставал до него в ванне, и лишь смотрел, как оно потеет, когда сидел на кухне. Отец не позволял матери себя мыть - она только приносила ему табурет. Я слышал, как туго скрипит об эмаль старой ванны его тело, как скользит по воде ножка табурета, как папа разом глухо падает на дно.
Не понимаю, как ему это удавалось, но если он знал, что я сижу на кухне, то писал справа налево на взмокшем стекле: "Sebastian". Я улыбался.
День Рождения папы был в самом начале апреля. Отсырелые улицы наполнялись забытыми за зиму запахами, а стены домов облипали шёлковым солнцем. Две недели на альбомных листах мы с Бетти рисовали африканский орнамент для папиной мандолины. Сначала мы хотели подарить ему новую, но, скопив за два месяца всего 15 долларов, решили просто купить ему струны и сделать рисунок на корпусе. Красные, фиолетовые и зелёные треугольники замыкались в круг, пропуская между собой коричневый зигзаг. В вечер накануне праздника Элизабетт дорисовывала последние три фигуры на глянцевом дереве. Я пришел домой поздно и только перед сном с ужасом вспомнил, что так и не купил струны. Вот уже целую неделю я говорил себе: "Успею. Пока ещё можно поиграть, да и вроде Джек говорил, якобы у него оставался новый комплект английских. Надо будет спросить ".
Лавка Эльвуса "Accomplished musician" та, что была через мост, открывалась в 9 утра. Я завел будильник на 7.50, решив прийти к самому открытию.
Ссохшаяся подошва моих ботинок деревянной дробью мерила мостовую. Бежал я уже чисто механически, и потому имел возможность с любопытством смотреть, как на набережной хозяева лавок вытаскивают вывески; кондитер раскрасневшимися руками выкладывает на витрину шершавый хлеб; я смотрел, как лодочники отшвартовывали свои судна; как утро солнечным взглядом луча-прожектора окидывало город.
С Эльвусом я встретился у дверей его лавки, потертыми от времени ключами он мучительно открывал замок. Щелчок. Беззвучно и тяжело опустилось толстое дерево прилавка. Я выскреб из чёрного кошелька на керамическую тарелку разнокалиберную мелочь и получил заветный свёрток. Руки мои пахли железом.
Время позволяло мне прогулочный шаг и, казалось, шло где-то рядом. Я свесился через Лангойский мост, просунул ногу между каменных стоек: смотрел на свой пыльный башмак на фоне искрящей реки и представлял, как я иду по воде. Всё глубже уходя в просторы моей фантазии, я уже дрожал внутри от удовольствия, задрав ногу выше и переступая на небо, как вдруг меня встряхнуло. Ударившись коленом, я упал на пузо каменного моста. Он вибрировал. Пятицентовая монета, звеня о брусчатку, двигалась к краю моста - "дзынь" - сорвалась. Её всплеска я не услышал - на город накатывалась оглушающая тишина, а может это был равномерный возрастающий шум+
На набережной упал дом. Упал. Дом упал.
Меня трясло так, что я изо всех сил сжал в своих объятьях колонку моста и уткнулся лицом в ощетинившуюся, изогнутую спину бежевой каменной кошки. Ноги мои раскинуло как стрелки на циферблате и дрожью неравномерно передвигало их от цифры к цифре. Подняв глаза, я увидел, как рафинадными кусками посыпался в воду мост Бирроу. Я зажмурился.

В день, когда штат Огайо бился в конвульсиях от землетрясения, там обрушились все мосты кроме одного. В день, когда штат Огайо бился в конвульсиях, Эрнесто Бегоу подарили на день рождения струны для его рыжей мандолины.
Архитектор Фредерике Лангой был оштрафован и осужден правительством за перерасход строительного материала для моста и его несоответствие техническим стандартам.

панаписали-та!

Шелладорчик не подвел в этот раз окуенненькоу настрочил) фанаты остались довольны
Еще Громозекин стилистически понравился, хотя подозреваю что смысл сиего творения меня вновь обошел стороной(
Флэшмоб чета затянуто как-то в этот раз, несмотря на все эти аналогии с цирком и мировым заговором, хз как-то не особо цепануло.. у Громозеки поживее читается
Порадовали Корабль и Надцатое хз абсурдом и запутанностью некой что ли, я даже не старался напрягать мозги, чтобы уловить суть действа) но лексикон, конечно, оставил желать лучшего..
У Фреддо суховато показалось, интереснее ждал, и больше)
Остальных потом наверное прочетаю

Ьа Син, впервые соглашусь без креста пальцами, Рибак конечно крут, но путанно ойма, Мистик 1-да, дальше чётко по угасающей и так и подмывало после трёх кнопкой крутануть "дальше"
флешь лексикой порадовал, ВОТ ТУТ язык хорош, читать именно не столько интересно, сколько приятно +

а-а-а-а-а-а-а... вот это я косяк по тексту упорол.
Первому кто найдет - 100 рублей на мобилу )))

Добавлено через 5 минут 39 секунд

По диагонали пробежал часть про себя Корабля борщевского.
Порадовало "До встречи с тобой я был Shellador'ом". Чувствуется основательное изучение вопроса )))

В остальном - хуйня. Я читал биографии меня и получше )

-Цитата от EL Shellador

а-а-а-а-а-а-а... вот это я косяк по тексту упорол.
Первому кто найдет - 100 рублей на мобилу )))

Добавлено через 5 минут 39 секунд

По диагонали пробежал часть про себя Корабля борщевского.
Порадовало "До встречи с тобой я был Shellador'ом". Чувствуется основательное изучение вопроса )))

В остальном - хуйня. Я читал биографии меня и получше )

После словосочетания "Лабораторию сна" абсолютно пропадает интерес читать!
Зы - мобильный давно сломан, скайп, только скайп на руках

-Цитата от EL Shellador

а-а-а-а-а-а-а... вот это я косяк по тексту упорол.
Первому кто найдет - 100 рублей на мобилу )))

Ну там его судья на 11 лет приговорила, во сне мальчика он должен был отсидеть токо 7... здесь косяк?

Ну Шеладор, чей лот та?

Добавлено через 1 минуту 13 секунд

ты та, тута!

-Цитата от Маарид

Мистик 1-да, дальше чётко по угасающей и так и подмывало после трёх кнопкой крутануть "дальше"

я кстати с тобой несогласен. возможно ты так пишешь, потому что и он и есть).
Мне не очень понравилось у Мистика, всё как-то искусственно приукрашено, несмотря на красивый слог, много орфографических ошибок, да и стилистически не всё так ровно. Создалось ощущение, что автор долго тужился при написании. Ну знаешь, когда выдавливаешь из себя все эти красивые образы и эпитеты. а унастоящих авторов всё легко выходит, потом также легко читается. вот. Хотя сам текст все же заслуживает прочтения и в целом, атмосферу того времени передать удалось.

Добавлено через 3 минуты 11 секунд

-Цитата от Маарид

Ну Шеладор, чей лот та?

Добавлено через 1 минуту 13 секунд

ты та, тута!

походу это не те косяки, но Шел о них вообще не подозревал и сейчас еще больше расстраивается)

-Цитата от Синоби

-Цитата от Маарид

Мистик 1-да, дальше чётко по угасающей и так и подмывало после трёх кнопкой крутануть "дальше"

я кстати с тобой несогласен. возможно ты так пишешь, потому что и он и есть).
Мне не очень понравилось у Мистика, всё как-то искусственно приукрашено, несмотря на красивый слог, много орфографических ошибок, да и стилистически не всё так ровно. Создалось ощущение, что автор долго тужился при написании. Ну знаешь, когда выдавливаешь из себя все эти красивые образы и эпитеты. а унастоящих авторов всё легко выходит, потом также легко читается. вот. Хотя сам текст все же заслуживает прочтения и в целом, атмосферу того времени передать удалось.

Не, ты не правильно трактуешь мои слова, я НИКОГДА неоцениваю человека по труду или таланту (Римом бы тем паче!!!), просто вот когда тебе достаются фильмы как редкость и то, что советуют, ты смотришь с наслаждением, но когда через глаза и мозг станут проходить более сотни за короткое время, только то, что увлечёт и будет интересно или приятно, разве в этом нет контраста? (с) Тарантино
что б проще, если мне не нравится, то ненравится, если нравится, но дисквалифицирует себя - факт, остальное? остальное фетишь.

-Цитата от Синоби

Добавлено через 1 минуту 13 секунд

походу это не те косяки, но Шел о них вообще не подозревал и сейчас еще больше расстраивается)

гори халява синим пламенем

о, нормуль, новое чтиво, завтра читать начну дмаю многое меня порадует

Что не так в "лаборатории сна"?

Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.
У кого нет мобилы, или если у нас нет такого оператора (например на Теле2 хер положу), кину на WM или Яндекс деньги.

Повышаю ставку до 200 р. ))

-Цитата от EL Shellador

Что не так в "лаборатории сна"?

Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.
У кого нет мобилы, или если у нас нет такого оператора (например на Теле2 хер положу), кину на WM или Яндекс деньги.

Повышаю ставку до 200 р. ))

Это конечный пункт интереса к изложенному

-Цитата от Маарид

-Цитата от EL Shellador

Что не так в "лаборатории сна"?

Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.
У кого нет мобилы, или если у нас нет такого оператора (например на Теле2 хер положу), кину на WM или Яндекс деньги.

Повышаю ставку до 200 р. ))

Это конечный пункт интереса к изложенному

Каждому читателю - свой писатель. И наоборот...

-Цитата от EL Shellador

-Цитата от Маарид

-Цитата от EL Shellador

Что не так в "лаборатории сна"?

Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.
У кого нет мобилы, или если у нас нет такого оператора (например на Теле2 хер положу), кину на WM или Яндекс деньги.

Повышаю ставку до 200 р. ))

Это конечный пункт интереса к изложенному

Каждому читателю - свой писатель. И наоборот...

Сначала извини, не тролл, просто от удовольствия продолжить

А каждому участнику - свои судьи и взаимообратно

за 200 р. решил рпочитать. боков не нашёл, но рассказ понравился. начало сюжета вообще заводной апельсин напомнило

Добавлено через 2 минуты 56 секунд

и даже, когда главный герой ходку чалил, думал что он пойдёт и попросит у начальника заменить срок на эксперимент, как у бёрджесса

-Цитата от EL Shellador

Что не так в "лаборатории сна"?
Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.

А что значит "авторский"? стилистический, орфографический? Ведь сюжетный косяк это тоже авторский)) Даже хз, мэйби

-

Я до сих пор не могу понять, что бы создали – добро или зло. Что такое вернуться в прошлое, стерев из жизни 2, 3, 10 лет – страданий, переживаний, чувств и эмоций?

надо заменить на "мы"?
Еще там у тебя начальник тюрьмы ругается на "одном из азиатских" языков. хотя далее и до прямо говорилось, что он японец и ругаться соответственно должен на нем)

Больше ничего такого околокосячного не могу заметить)

-Цитата от Синоби

-Цитата от EL Shellador

Что не так в "лаборатории сна"?
Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.

А что значит "авторский"? стилистический, орфографический? Ведь сюжетный косяк это тоже авторский)) Даже хз, мэйби

-

Я до сих пор не могу понять, что бы создали – добро или зло. Что такое вернуться в прошлое, стерев из жизни 2, 3, 10 лет – страданий, переживаний, чувств и эмоций?

надо заменить на "мы"?
Еще там у тебя начальник тюрьмы ругается на "одном из азиатских" языков. хотя далее и до прямо говорилось, что он японец и ругаться соответственно должен на нем)

Больше ничего такого околокосячного не могу заметить)

))) опечатки, граматика и прочее - пох )))
Там есть косяк который можно назвать вопиющим, от которого отмазаться я в принципе не смогу. Гадайте )))

-Цитата от EL Shellador

-Цитата от Синоби

-Цитата от EL Shellador

Что не так в "лаборатории сна"?
Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.

А что значит "авторский"? стилистический, орфографический? Ведь сюжетный косяк это тоже авторский)) Даже хз, мэйби

-

Я до сих пор не могу понять, что бы создали – добро или зло. Что такое вернуться в прошлое, стерев из жизни 2, 3, 10 лет – страданий, переживаний, чувств и эмоций?

надо заменить на "мы"?
Еще там у тебя начальник тюрьмы ругается на "одном из азиатских" языков. хотя далее и до прямо говорилось, что он японец и ругаться соответственно должен на нем)

Больше ничего такого околокосячного не могу заметить)

))) опечатки, граматика и прочее - пох )))
Там есть косяк который можно назвать вопиющим, от которого отмазаться я в принципе не смогу. Гадайте )))

-

Толпа шумно расходилась, а я никак не мог их разглядеть. В какой-то момент я встретился с ней глазами – Моника стояла с зареванным лицом, а малыш Никки беззаботно играл, подаренным мной микроскопом.

-

Два бесконечных года я драил камеру, терпел нападки старых «знакомых» из охраны и рыдал ночами, перечитывая письма от Моники. Она писала, как Вилли играет в мой микроскоп, как нелепо называет машинки и героев диснеевских мультиков, как кричит «Папа!», каждый раз натыкаясь на мою фотографию в альбоме.

Кэп, косяк детектед

-Цитата от Синоби

-Цитата от EL Shellador

-Цитата от Синоби

А что значит "авторский"? стилистический, орфографический? Ведь сюжетный косяк это тоже авторский)) Даже хз, мэйби

надо заменить на "мы"?
Еще там у тебя начальник тюрьмы ругается на "одном из азиатских" языков. хотя далее и до прямо говорилось, что он японец и ругаться соответственно должен на нем)

Больше ничего такого околокосячного не могу заметить)

))) опечатки, граматика и прочее - пох )))
Там есть косяк который можно назвать вопиющим, от которого отмазаться я в принципе не смогу. Гадайте )))

-

Толпа шумно расходилась, а я никак не мог их разглядеть. В какой-то момент я встретился с ней глазами – Моника стояла с зареванным лицом, а малыш Никки беззаботно играл, подаренным мной микроскопом.

-

Два бесконечных года я драил камеру, терпел нападки старых «знакомых» из охраны и рыдал ночами, перечитывая письма от Моники. Она писала, как Вилли играет в мой микроскоп, как нелепо называет машинки и героев диснеевских мультиков, как кричит «Папа!», каждый раз натыкаясь на мою фотографию в альбоме.

Кэп, косяк детектед

Говори куда кидать 200 р )

-Цитата от EL Shellador

-Цитата от Синоби

-Цитата от EL Shellador

))) опечатки, граматика и прочее - пох )))
Там есть косяк который можно назвать вопиющим, от которого отмазаться я в принципе не смогу. Гадайте )))

-

Толпа шумно расходилась, а я никак не мог их разглядеть. В какой-то момент я встретился с ней глазами – Моника стояла с зареванным лицом, а малыш Никки беззаботно играл, подаренным мной микроскопом.

-

Два бесконечных года я драил камеру, терпел нападки старых «знакомых» из охраны и рыдал ночами, перечитывая письма от Моники. Она писала, как Вилли играет в мой микроскоп, как нелепо называет машинки и героев диснеевских мультиков, как кричит «Папа!», каждый раз натыкаясь на мою фотографию в альбоме.

Кэп, косяк детектед

Говори куда кидать 200 р )

урааа))
щас в лс всё напишу)

-Цитата от EL Shellador

-Цитата от Синоби

-Цитата от EL Shellador

Что не так в "лаборатории сна"?
Синоби, не... тут всё норм. Нет прямой взаимосвязи - 1 минута = 1 год.
Косяк не сюжетный. Косяк чисто авторский.

А что значит "авторский"? стилистический, орфографический? Ведь сюжетный косяк это тоже авторский)) Даже хз, мэйби

-

Я до сих пор не могу понять, что бы создали – добро или зло. Что такое вернуться в прошлое, стерев из жизни 2, 3, 10 лет – страданий, переживаний, чувств и эмоций?

надо заменить на "мы"?
Еще там у тебя начальник тюрьмы ругается на "одном из азиатских" языков. хотя далее и до прямо говорилось, что он японец и ругаться соответственно должен на нем)

Больше ничего такого околокосячного не могу заметить)

))) опечатки, граматика и прочее - пох )))
Там есть косяк который можно назвать вопиющим, от которого отмазаться я в принципе не смогу. Гадайте )))

я найду сегодня как читать сяду
опоздал чтоль??

Добавлено через 2 минуты 24 секунды

ну и ладно

Добавлено через 1 день 50 минут

прочел первый рассказ El Shellador. начало понравилось, думал вот вот начнется что то невообразимое! но нет... куча американских имен и локейшен за пределами раши, не дают проникнутся. потом линия повествования толи теряется, толи автор забыл в спешке выстроить четкую конструкцию, но некоторые моменты не понимаю к чему вообще. но в итоге все сложилось во едино. 6 из 10. хотя это чисто мое субъективное мнение. и я могу быть далеко не прав...

Кстати последний персонаж интересную историю на свет вывел. Нам её еще в универе рассказывали, но тут двояко конечно, например в Москве, где нет землятрясений можно тоже хуярить мосты с запасом прочности адовым, но оно надо? Риспект за такую тему.
Рибак уныл, Фродо забавно излагает

как только так сразу но отчёт не способствует скорости