https://t.me/talking_reed
Сообщения: 1,901
Регистрация: 31.05.2006 Откуда: Москва |
20 августа 2010, 13:09
| | |
#1 (ПС)
| Reback - Соло (Проза) В запертой комнате очень влажно. Я насквозь мокрый и уже начинаю замерзать. Я неподвижен, ноги мои в алюминиевом тазе с водой, руки мои обмякли, веки мои закрыты. Посреди комнаты на столике стоит старый дисковой телефон. В комнате очень ярко неестественным светом. В этом состоянии я вспоминаю свою любовь.
На ощупь я черчу на листе пунктиром. Сначала на пункте А играет метель под фонарями, потом, обливаясь потом, к пункту Б тянется медовое лето. И между этими пунктами дожди. Такие же богатые влагой, как моя голова полна чувством любви к ней, чьи слова я не забуду, чьи ошибки я не вспомню, чьё имя я не назову, даже если в этой комнате убавят температуру до нуля градусов. И в моём рассказе начинается директория вечного.
Она любила меня, может быть любит, если жива в этой с-ума-тохе, если не забыла себя в последнем продуктовом магазине, ведь после я её не видел. Совсем. Так была любовь, и мы пахли ею. Поверьте, даже в холоде этой камеры может запахнуть розами, если в это верить. Мы любили друг-друга и, кажется, любим; я рассчитываю на то, что существуют параллельные миры, где жизнь идёт так же, только с задержкой во времени. И если люди перестают верить, начинается война, и пропадает запах роз. Так продолжается вплоть до последней ошибки – до того момента, когда даже последний кот перестаёт верить, и мир кончается, чтобы продолжиться позже в параллельном направлении с поправкой на ветер неверия.
Тогда, в те дни, дуло (ветра было направлено) на запад, потому что у неё в ночь болела голова. Мы не спали, сидели у тепла, и я говорил ей вслух. Я помню все свои слова, они остались у меня в кармане ночной сорочки, и я успел их достать оттуда. Так вот я говорил, что мы часто любим друг друга в разных местах – ну… чего угодно –: галактики, земного шара, страны, в которой мы с нею жили, или, скажем, в разных углах комнаты. Любовь такая, разбросанная стульями по актовому залу, пропитывала собою всё, но не плавила ножки мебели. Я говорил ей, что мы занимаемся хаотично, словно молекулы броуновского движения. В гостях, на даче, в заграничных отелях, дома, в конце концов. Хотя именно дом, наш с нею дом, – должен бы быть началом начал. И получается: на лестничной клетке пахнет нами, но наша мебель стоит себе спокойно. Я говорил долго. Я спросил её у молчания, и она ответила, что устала. Мы легли спать, и я больше не слышал её голоса. Мы никогда не кончали дни на слове «устала», но в ту ночь было именно так. Она действительно устала, что не смогла выделить больше ни слова. И теперь я живу с нею усталой у меня в голове, я замерзаю в этой комнате, и уже несчитано времени не слышал запаха роз и звука её голоса.
Я перестаю чувствовать пальцы ног, когда в комнате идёт искусственный снег, всегда холод сильнее мышц, тогда я думаю о мыслях в ней. Она наверняка уже плакала за этот месяц и желала перепрожить ту ночь.
Выключается яркий свет. В камеру входит человек, он даёт мне закурить. Я курю и думаю о совпадении мыслей и снов двух людей, которые находятся в разных местах галактики, земного шара, комнаты. А значит: ты слышишь меня? Скажи. Ты тоже думаешь обо мне в этой неразберихе дней? Или, может, тебе снятся сны, где мы обсуждаем наше прошлое у камина, и там ты засыпаешь со словом «любовь» на влажных от звуков губах. Я курю, и на горящее солнце сигареты садится комар. Садится и сгорает. Я делаю затяжки, и с каждой затяжкой со слезами приходит воспоминание. С каждой затяжкой умирает комар, катится одна слеза. Слёзы замерзают, я понимаю, что при таком морозе не может быть комаров, я пробуждаюсь ото сна; щиколотки сжимает корка льда на поверхности алюминиевого таза с водою, ноги мои немеют, как голос. На шальные глаза, как на кнопки, давит свет. В комнате холодно и влажно. И я боюсь тебя не увидеть больше.
Грустно становится, когда приходится лишь вспоминать то, что хочется переживать заново, потому я памятую моменты, в которые я был одинок. Когда я был одинок, если ты была близко. Это, когда с утра ты чувствуешь боль утраты, если она чистит зубы, или умывает глаза, если она по-женски бреет ноги или пилит ногти, хуже – ломает руки и кусает локти. Когда она на своей территории, в своих мыслях, а ты смотришь на неё только как на перспективу дальнейших её же действий, но не как на человека, в котором вся твоя жизнь. И сидя здесь, в холоде, с замёрзшими дыхательными путями ощущаешь отсутствие начала нового дня, боишься неожиданных телефонных звонков. И тут не плачешь, потому что не хочется солёного льда, что суть – морская вода, а хочется жалеть об утраченном. И между всем успеваешь переживать за направление ветра, за твои молчащие губы (одиноки ли они?), за свои сны. И очень боишься стукнуться в забытьё, предать всё как-то во сне, испортить единственную возможность свидания. Ведь в то утро, которое не рассчитывало быть нам последним, в то утро без тебя я думал, что было бы лучше проснуться раньше, и увидеть твои усталые ли? глаза, что следующей ночью я бы уснул с несчастьем на устах, и через час ты бы толкала меня в бок, потому что не могла бы заснуть. И я бы сказал, что люблю тебя.
Я люблю тебя. Замёрзшие голосовые связки хрипят это, греют этим вслух и комната теряет этим в градусах, или моё тело становится холоднее. Холоднее. Ещё холоднее.
В то утро я не расправил мятины на простыни, потому что они напоминали мне траншеи ладони, и постель осталась тронутой [Не знаю, застелила ли ты её или ещё смотришь на линию жизни, ведь она оказалась самой длинной, спадающей на пол]. Я достал зубочистку, чтобы выковырять засохшую зубную пасту [И не знаю, закрыл ли её сам]. Тостер прозвенел, но ответа от тебя в ходную дверь не дождался, и я начал жарить хлеб наново. Я спокойно размешивал сахар в чае против часовой стрелки [Хотя ты всегда говорила, что надо по]. И я сделал первый глоток, а ты всё не шла. Тогда я сделал второй.
Невозможно понять, что ты здесь, в этом холоде, в этой комнате. Видно – здесь я умираю, и кому-то интересна моя смерть. И если ты, кто-то неведомый мне, читаешь эти мысли, то тебе, верно, не понятно, что со мною. Но я могу дать совет: не верь чужим людям, если боишься холода.
Я сделал второй глоток, и зазвонил телефон. Это было странно, потому что он жил у нас отшельником, редко беспокоя. Я долго выбирал руку, которой поднять телефонную трубку, одетую в надежду конца этого звона. Но вопрос ждал моего ответа, и я взял телефон левой. Женский голос начал бурчать много коротких важных для меня слов, среди которых длинные казались мне противными насекомыми, женский голос говорил, что произошло что-то очень страшное, и что я должен кому-то помочь, голос уверенно выговаривал в меня, голос называл её имя так часто, что мне пришлось переложить телефон – записать адрес.
Так я оказался здесь. Не знаю, сколько времени прошло, и сколько ещё пройдёт. Может быть месяц или всего сутки, но меня бросает то в жар, то в холод, и кожа на моих ногах, кажется постареет. Я сижу в телефонного звонка или открытой двери. Я жду и боюсь этого. Может быть, ты уже не жива, или, что страшнее – просто не любишь? Я вновь впадаю в забытьё, ем прогорклую, фантомную еду, которая застревает между зубов, спрашиваю у волосатых рук, бросающих мне поднос, какой сегодня ветер, и, не дождавшись ответа, мечтаю вернуться в то утро и проснуться раньше тебя, услышать другое слово… и, быть может, здесь мне было бы весело…
***
Погас свет и холод. Я начал выходить из сна, но никто в него не закрывал дверей, а, значит, свет действительно потух. Стало темно и громко. Что-то прерывисто дребезжало. Слепой рукой я нашарил телефонный аппарат. Облизнув и растопив иней с запястья, я сглотнул, чтобы что-то ответить, но только молчал. Тишина в телефоне продолжалась и на том конце провода, который тянулся, видимо, в большую комнату. Так как тишина стала сочиться из трубки вязкой кровью и заполнять темноту и холод в моей, маленькой, словно в сообщающихся сосудах. А затем лопнувшей струной её голос назвал моё имя. И она была вокруг меня, как солнечная система. Она говорила долго.
А потом опять холод, и что будет завтра – я не знаю. |