Раунд 1 (Отборочный)
Тема: На горизонте

Что там? Корабль коряво карябает айсберг.
Айсберг размером с Лондон, божье создание.
Разве таким, замораживая, выдумали тебя, разве
ты должен был вырасти размером со здание.

Ты заполняешь собой абсолютный горизонт скорби
для людей, оббивающих пороги великих соборов,
для земель, что будут тобой затоплены вскоре,
когда ты станешь водой, и зальёшь всё собою.

Раунд 2 (отборочный)
Тема: Предательство памяти

Сантехник завязан сам узлом
санузла;
это обуславливается тем, что он слаб,
или эта слабость – само зло?
Он забыл, что было, а что – пошло на слом.
Вроде мысли, движения и вещи – те же.
Дежа Вю – вот что его тешит,
но и вот что его гложет – вежлив
с каждым, кто выше и у кого апломба слон,
но чур-меня-чур! каждой мыши.

Сантехник затих. Его рассказ восхитил
и мысль, что он тоже, как знать?, маленький человек.
Шинель по Санкт-Петербургу размазывает мастихин,
и с приглашением на казнь в печи конверт
лежит. Над сантехником труба капает вниз,
то есть в южную сторону, судя по картам.
В памяти было что-то – но то не ах и не ох, а визг.
Дыра на стене завешена старым плакатом.

Игры в несов-паденье. Осень. Бегство птиц.
Окно висит за пыльной гардиной.
Противно.
Кто-то любить обещал, но союз «но» случился некстати.
Переплыт Ахерон. Переплюнут Стикс. Картинно:
тридцать златых за память. Вид сзади.

Раунд 3 (Отборочный)
Тема: (Не помню, подскажите)

Допустим, что
мне имя Том. Фамилия – МакМиллан.
Я не хотел на поезда променивать свой дом.
Но дом стал пуст, стал чужд, а часть его – прогнила,
как та часть чувств, что пела мне «уйдём».

Мне имя дверь. Фамилия – в побеге.
Ищи меня под окнами заброшенных домов.
Ищи меня в подробных описях элегий.
И в сотнях найденных подобранных томов.
Ищи меня на петлях, в косяках дверных.
Ищи меня подобным образом у комнат,
которым люстры, стены – навсегда верны,
не то, что я, предательством угроблен:

мне имя – вор. Фамилия – в законе.
В чужой ночлег войду, имей это ввиду.
Мне имя – враг. Фамилия – в загоне.
Я начал сам с собой войну. И сам её веду.
Имя, отечество, семья – забыто! Вето!
Я с календарика последний лист сорву.
Спустя года сойду за бытоведа.
И назовусь как встарь, но как меня зовут?

Итак,
я Имярек. Мой гонор ходит кровью.
В глуши чужбины одиночество как шариат.
Буду оплакивать свой дом с отчаянием в горле.
И станет шире ад.

Пройдёт молва – мой век будет не долгим.
Найдут ту дверь. Растопят ей камин.
Я стану тем, кем был. И это будет долгом.
И это будет долгом. Станет им.

Раунд 4
Тема: Испытано
Соперник: Kipish

Если тебе дали линованную бумагу – пиши поперёк.
© Хуан Рамон Хименес

Во-первых, мне снился сон.
Во-вторых, я делю время на До и После.
Я был твой младенец, что испил сосок
Марии, о которой истошно мечтал Иосиф.

- Сон

Слепой, как будто мёртвой, ровной кистью
ощупывал несовершеннолетней проститутки грудь.
И говорил: в моих устах нет древних истин,
но есть мораль, и я веду трёхмерную игру
лишь для неё. А ты, влюблённый исто,
когда поймёшь, что потерял её в беззвучный миг,
захочешь разыграть последний выстрел,
но сядь в углу, возникнет одиночество, сними
свой крест, почувствуй, что от бога независим.
Тебе слепец, держащий девственную грудь,
пророчит беззаветную немую грусть.
И если станешь голосом, то назовись им!

- После

Был март. Самый короткий – в один слог.
Почти что май, только холодно и противно.
Дождь мозжил снег обилием кислот,
порабощая зимнюю Византию.

Письмо. Мне сто лет никто не писал.
Посмеялся, рукавом утёр вязкую слюну.
Был март, бессловесно серели небеса,
а в чайнике домерзал молочный улун.

- До

На тебе была лайкра.
Я помню ещё в бреду.
Ты плакала. Потому что украли что-то бесценное, лишнее.
И звала балалайка,
и кричала «Нашёл беду!»
А я уводил тебя с городского базара в лес, на тропу лыжную.

Так качнулось До.
Понеслось, обречённое
стать ничем и ничьим, мечтой о ночном выстреле.
Мне кричали «Постой!»,
а мы шли между клёнами,
разделёнными сном, что однажды я выстрадал.

- После

Я ушёл от себя, точней стал одной из
четырёх стен, притворившись глухой дверью.
За окном был март, и бледнели фонари с
гало в паутине от веток деревьев.

Пахло аптекой. Сидя в углу, я жевал язык.
Письмо потеряло свой почерк и краски,
Чашке с остывшим чаем не хватало слезы,
чтобы он становился шанхайским.

- До

Была беременна ты – но есть хотя бы в этом важность?

- После

Я подсчитал и вычислил, что потерял тебя одважды.

Раунд 5
Тема: Мёртвое море
Соперник: Маэстро (Вова Горюшин)

1

У мёртвого моря ветра.
И митинги чаячих стай.
И рыба спешит из ведра,
что совесть, видать, не чиста.

И там оболваненный люд
у берега мёртвого спит.
А солнце сбежало на юг.
И гонит его – стыд.

Вон старец, попутчик пустынь,
скребёт обожжённым дотла
бидоном дырявым, пустым,
отбитым у жажды от лап:

– Воды, умоляю, воды!
О Боже – я выпью здесь всё!
Но мёртвое море молчит.
И Мёртвому не повезёт.


2

– Ты во мне никогда не утонешь.
Не найдёшь во мне грусти ты праздничной.
А сказать от души, да и то – лишь
так… ошибка у Бога мы, разве что.

– Не грусти, я не в море влюблённый.
Я в тебя. Видишь, волны как конницы,
нас манят в колыбель к Посейдону.
А за этим все только и гонятся!

Поцелуем скрепивши взрыв страсти,
в мёртвом море связались в соитии.
Что прекрасней, ему – поиграть с ней,
то у молодости вмиг похитили.

Тьма над морем. На небе спит старость.
Где любовница? Видит лишь бог один,
почему от их пары осталась
только часть, что лелеялась в похоти.

По воде тихим эхом шла проседь
(или всё это игрища в салочки)
бледных волн с перспективою бросить
извне мёртвое счастье русалочье.

3

Но море не знает закон
и линии всех берегов.
Небо висит высоко.
Глубоко лежит мёртвый бог.

Рыбы кричат: лови!
Но не слышен их рыбий гул.
В море растут гробы.
И рыбы из моря бегут.

По правде сказать – это бунт,
пуд соли – говну подобен.
Но люди нарушат табу
и сами себя потопят.

Но закончится весь кавардак,
и, пройдя этот круговорот,
неживая морская вода
пресно выльется в водопровод.

Раунд 6
Тема: Меня звали Владимиром.
Задание: "Текст - "кольцо", замкнутый текст, конец которого служит ему же началом, предысторией.
Соперник: Латентная Наркомания |мнп|

Имена бога. Такие имена обычно имеют особый, священный статус. ©

Говорил мне: не то в тебе имя, Рудольф,
не то бес ты не тот, до небес тебе – шаг.
Но не без перспектив: коли вымрет любовь,
божий перст не простит, не помчит утешать.

То-то Бог! я удрал, я к утру стал у врат,
задрожав, в адов жар бросил ангела вес.
И согревшись, сгорев в алом буйстве утрат,
я пошёл разрушать. И молчал благовест.

То-то Бог! Мне Твой рай был чужим, меловым.
Там хоть что – то тубо, то молчанье сквозь плач!
Тот убог, кто под Богом лежит. Головы
Ты не прячь, её с плеч бы, да выгрязним плащ…

Мне другой колорит подавай. Мне не блажь,
(Слышишь, Боже, не плачь и заткнись, наконец!)
у Тебя там, в раю, всё есть, только тепла ж
Ты мне не додавал! Но молчал благовест.

Бог был нем, я кричал бобылём, абы как
замуравить чрез крик этот бешеный зуд.
Я пыль книг разменял на дерьмо кабака,
закопав в нём дракона залеченный зуб.

Я друзей находил лишь в вещах. Жил и чах.
В павшем ангеле, слышишь Рудольф, плакал бес!
И когда желчь вскипела в чужих щелочах,
лишь тогда о Тебе возвестил благовест.

Возвестил благовест. Ты в пророка устах
(Как всегда через третье лицо, жалкий трус!)
завещал мне навечно накноканый страх.
У Тебя на любой шах и мат – в шапке туз.

Но пророк не ушёл. Видно, мал персонал,
ведь грехи разгребать – это низший удел.
Ты простил, хоть Тебя я и не признавал,
предложил сменить имя, умыться в воде.

Помнишь, Ты говорил, что, мол, бес я не тот,
и тут бестолку торг, до небес мне лишь шаг?
Дал мне имя! Дал имя и принял в притон!
Так подумай, коль дал, глупо будет лишать.

Но мне имя чужое милей, чем юдоль.
Слово скрыто во мне, словно в В – Вельзевул.
Если хочешь, мне даже противен Рудольф.
Если можно, я лучше тобой назовусь.

Раунд 7 (Полуфинал)
Тема: Кукушкино гнездо
Соперник: Onore de Peftinio {Onoreville}

I

Она подала звук ровно три раза.
Мне тридцать. Значит, это всё, что мне осталось?
Кажется, что умрёшь ты, а за тобой – и раса.
Но на самом деле веришь только в старость.
И на данном этапе уже смешно сомневаться,
да и кукушка – моё суеверие в чужом лесу, заросль.

Всё что было – ты. сигарета. да спичка с серой.
Может, только ты. Такая. Грех писать про такую!
Вспомнишь ли, в век DVD перебирая видеокассеты,
что был я когда-то. Но тот огарок докурен.
И тогда тот апрель, как тетерев с грудкой серой,
свою песнь, дождём истаявшую, протокует.

Молодость или ветреность. Тот вечер джаза, блюза.
Тот вечер. Что с тобой, полупьяной, протанцевал.
На тебе были джинсы, и какая-то ужасная блуза,
но я сразу разглядел в тебе свою удачу, потенциал.
Ждал, что твои друзья вот сейчас напьются,
и я увезу, украду тебя, и завтра же жениться, а?

II

Кукуй, кукуй, ну же! Что же ты молчишь?
Мне ещё столько вспоминать, что не хватит и трёх лет!
Солнце заходит, гонит, грозится согнать волчиц.
Лес не терпит, не верит, моей предсмертной брехне.
Уходя, кричу лгунье: «Чернявая, честь почисть!
Этому миру без меня только и останется, что дряхлеть!»

Но молчит лес. И мой тупик – в бетоне.
В этом-то городе изошла жизнь в пустом неводе.
По молве здесь всплывает только одно, ибо тонет
всё лучшее. И сколько бы по воде не води,
любой нищий мечтает не о пище, а лишь о потопе,
так чтоб от храма доброго бога оставался неф один.

Зайду домой. И так холодно, что сердце зябнет.
Тогда хочется в детство, в деревню, послушать птиц.
Там воркует фазан или отбивает коленце зяблик.
И ни одной кукушки. Ни одной кукушки. Акстись!
Хачатурян, никогда в руке не держащий сабли,
исполнял танец на чужой смерти, играя на бис.

III

Лишь тогда уйдёт этот городской массив,
коль вздохнёшь об изящном, дабы согнать тоску.
Как вспомню, так мрамор в гортани: как просил
не уходить, так злость твоих желваков да скул…
С горя каждой шалаве на улице – «Уходи!» – платил,
чтоб уменьшить количество потаскух.

О тебе я всю жизнь потом вспоминал.
Узнавал во всех женщинах с отвратительным вкусом.
Перебирал телефонные справочники, искал имена,
понимал, что как зовут тебя, кто ты вообще – не в курсе.
Я не верил, что когда-то это настигнет и меня.
Это – то есть состояние конечной человеческой грусти.

И теперь я хожу гулять в тихий лес.
Потому что только здесь, где-то в пустом гнезде,
мне расскажут, что я никакой не Ахиллес,
и что пята моя ещё три года простоит на гвозде,
а потом пробьёт час. И в апреле наступит конец.
И всё что я успею – только руки к тебе воздеть.


Раунд 8 (Финал)
Тема: Ломаная
Соперник: Некий Прозаичный (Rifm)

1

Птицы летели прочь. Закат угасал степенно.
В кротовьей подземке ветер болезненно дул.
Вступала зима: догорала огненная геенна,
холод теснил зверей, градус вытребовал мзду.
Художник писал пейзаж с неприлично-голых деревьев,
бледной и блеклой гуашью честно писал про то,
как умирает степь, как дезертирует птичье кочевье,
как земля отдаёт тепло и простуженных мёртвых кротов.
Умирало не всё: у реки вечно жили люди,
да уставшая ива боролась за каждый листок.
Осень, прошедшая постриг, лишилась своей шевелюры.
Вода испивала время. И ноябрь по руслам истёк.

2

Конюх думает: любая птица на юг просится;
даже галочкой нарисованная – за границу листа.
Вот так выйдешь в поле, прислушаешься к безголосице,
а она вдруг ответит тебе: «не трудись, перестань».
И поверишь в чудо. И вспомянешь детство.
И морщины матери и тяжёлую руку отца.
Навестишь их могилки – и неделю не естся.
А очнёшься только, когда лошадь попросит овса.
И тогда вся жизнь словно голая степь пред глазами:
что в ней было? – любовь, что скрывает ковыль,
одиночество. Грешен. Да и грех мой нутром осязаем.
От тоски! трахал девок. А если не девок – кобыл.

3

Переехав, Ивор не верил в снег.
На его глазах обречённая осень готовилась к плахе.
Он презирал раскаяние и желтизну в листве,
но смотря, как река по листочку пьёт иву, плакал.
Первый снег помогает поверить в шанс.
Так он чист и свят, что Ивор ощущает близость рая.
Но всё-таки ближе к смерти всегда левша,
ибо чёрт за плечом даже святого растравит.
Пространство белело, вычерчивало грачей,
ровняя слепого со зрячим по части спектра.
Ивор, смотря на снег, вспоминал Ирму и рой врачей,
и страшную шутку внутри о том, что песенка спета.

4

Убитый смертью двух внуков в один летний день,
деревенский математик изучал цикличность
жизни, чтобы рассчитать конец дней и недель.
Так из даты на камне оставалось вычесть
войны, случай, горе, выстрел и болезнь,
перемножив всё на вечность и бесцельность.
Он старел и льстил себя надеждой, ибо лесть
для человека одинокого есть драгоценность.
Математика всегда была наука без греха,
ну а что касается подсчёта раненных и битых…
Что взять с точной дисциплины, если храм
науки по колоннам вывезен имперцами в кибитках?

5

Не поверила Ирма цыганским словам,
что плюгавый евреишко из параллельного класса
будет груди сжимать, грязно бёдра её целовать,
в переплёте любви, спустя юбку и двадцать.
Хорохорилась Ирма, всё игры тринадцатый год.
А на утро узнала, что женщина, ибо менархе
в панталонах пошло буро-красным, кровавым плевком.
И она ото всех берегла эту тайну, как имя монарха.
После первого раза она отсеклась от семьи,
и на реку пришла смыть невинность, теченье кровавя.
Будто что-то чумное очнулось во чреве земли,
и она исторгать из себя стала нервно деревья и травы.

6

Математик, сколько не высчитывал алгоритм,
всё равно скончался в одиночестве, когда – неизвестно.
Всё что могла доярка Магда – благодарить
судьбу, пытать её на лепестках маргариток и петь песни.
Ещё могла ревновать, но, благо, умом не вышла,
и в исступлении терла рукой промеж ног до зверьего стона.
Она была шире его и сантиметров на пять выше,
и полюбила, когда он плакал, как альт оркестровый.
У конюха выпытав имя за тело да литр сивухи,
всё думала, что так звучит по-чужому: брат явора – Ивор.
Когда он уехал, то маялись всё над рекою сипухи,
а на водопое клонилась под весом доярки корявая ива.

7

Зима утоляет потребности памяти в снеге:
на белом являются тени забытых событий и лиц.
Но тёплые пятна людей греют: поле становится пегим.
В сенях уже сутки ждут дойку уставшие сиси телиц.
А конюх копает могилу и плачет. Копает и плачет.
И думает: как не сломалась под весом, испитая вся?..
Промёрзла земля, гнёт лопату морозом собачьим.
И конюх в душе просит смерти. А лошадь овса.
Лишь сено осталось. Среди зимы голод бытует,
и мертвенно-бледная синь. Это сон или явь?
А старый рыбак на реке ловит кое-какую
плотвичку, но клюнет – гадает: то сом или язь?..

8

Ивор не спал, решив ехать, как только стемнеет.
Чем ближе к смерти – тем бесполезней сон.
Когда Ирмы не стало, то жизнь его стала ничьею.
Он думал, в деревне решится: в какой же висок.
Он думал, найдёт, может, смысл, но правду
мякиною не проведёшь, как того воробья.
Он даже не принял за женщину хворую Магду,
а, может, не видел вообще никого, горем пьян.
Степная бесцветность логична, зимою особенно, ибо
любой мало-мальский охотник ответит: фазанов здесь нет.
И с этим не спорит ни бог, ни согбенная ива,
ни сломанный конюх, который от боли ест снег.

кое что понравилось

Тема третьего раунда - Среди оружия законы безмолвствуют.
надеюсь модератор одобрит моё сообщение раньше, чем кто-то уже напишет, нет так повторюсь.

Прочитал пока первое и последнее:

последнее:
Вначале понравилась живопись, а потом и драматизм увлёк
Деталями всё, прям, не расширено, а скорее уплотнено
Взял финал то?

первое:
ты никогда не проводил опыт под названием "пиво и морозилка"?

Артём-Артём, ну какой же неоффициальный? =)

Прочитал только первые три раунда.

Второй раунд пока самый-самый, как минимум из-за аллитераций.

Прочитаю остальное потом, как-то тяжело читаешься

Полпятого сказалось)
да и мне больше нравится две ф. как-то круче) рейперовски

Хомо Патиенс, спасибо. Финал ещё не взял, но, думается, на пути. Ждём оценок)

пусть молодёжь почитает, вверх тяну сей цикл

шедеврально

Техника хороша

-Цитата от Samura1

шедеврально

Твоя подпись не актуальна, бро

-Цитата от Reback

Раунд 3 (Отборочный)
Тема: (Не помню, подскажите)

Тема третьего раунда: "Среди оружия законы безмолвствуют"