Чувство одиночества было чувством сложной, деликатной доктрины

Но вот что важно сейчас. Отсодомированная, даже очень нежно, Марина всякий раз становилась потом на колени, пребывая в почти обморочном состоянии, как говорится «умирая со стыда». Что может более властно призывать к воздержанию, быть святым для молодой и очень свободной женщины, в чем-то даже — по краям ее сущности — путаны, чем этот стыд, в его самой простой сути, в его прекрасной невменяемости, в тайне и головокружении — сущностно и неопределимо девственных — всего того, что в этих случаях исчезает, поглощаемое исключительно любовью? Но разве любовь не есть в этом случае что-то иное, кроме желания, Вечного Желания? Более того, при том что — это не секрет — Марина, любя меня, любила не меня, в самой передаче желания уже не оставалось места ни для любовного сообщения, ни даже для его теней, и всякое возможное безразличие во время акта бывало с самого начала разбито, обращено во прах и отброшено. А когда надо было начинать снова, наша ненависть и воля погружали нас в невидимое, в пребывающую и действующую в нас самих и повсюду вокруг тьму. Такую, какими были ночи тогда, в октябре, в отеле «Куаттро фонтан». Но эта чернота, как мы шутили, приходила не тогда, когда мы кончали, а замгновение до этого. Свободные любовники в свободной гостинице — и так или иначе намеренное приближение к старинному девизу совершенно уже иного порядка.