Шеридан сидела за компьютером, возмущенная скотским поведением некоего Дабла. Его рассказы были омерзительны, не поддавались совершенно никакому описанию. Казалось, что писал их человек психически ненормальный. Шеридан справдливо нахмурила брови и приготовилась написать гневную отповедь новому опусу этого воинствующего мракобеса-хулигана. Внезапно она упала как подкошенная—словно сраженная ударом невидимой силы, — и начала биться в жестоких судорогах. Все это произошло так неожиданно для неё самой, что она не успела ни прислониться к чему-нибудь, ни опуститься помягче. У Шеридан перекосились лицо и рот, взгляд останавился, а глаза как бы насильственно начали поворачиватся в одну сторону. Затем по лицу её пробежало несколько молниеносных подергиваний, голова повернулась в одну сторону, зубы с громким скрежетом сильно стиснулись, до крови прикусывая язык. Из глоткеи донеслось клокотанье или хрипенье, а изо рта, пенясь, в обильном количестве вытекла окрашенная кровью слюна. Вся мускулатура тела на короткое время пришла в состояние крайнего напряжения и казалась как бы застывшей. Затем напряжение разрешилось, мышцы тела пришли в движение, и начались настоящие судороги. При этом все тело покрылось потом. Лицо посинело. Шеридан упустила под себя мочу и кал.
Очнувшись, Шеридан неожиданно сделалася грустной, стала сторониться окружающих; стала суетлива, непоседлива, часто вскакивала из-за стола, уходила зачем-то в другую комнату. Плохо стала есть и спать. На расспросы родных ничего не отвечала. Так продолжалось шесть дней. На седьмой день Шеридан пошла на молебен в церковь и вернулася оттуда в возбужденном состоянии, выражая значительный страх, стала «заговариваться». Часто подбегала к окну и смотрела со страхом: «ах, уже везут, сейчас разложат костер, всех перережут, сожгут; КОММУНИСТЫ окружают город»—кричала он. Бегала с места на место, суетилась, говорила без конца, бессвязно, перескакивая с предмета на предмет. К вечеру она стала вяла, молчалива, неподвижна. Три следующих дня лежала совершенно неподвижно и ничего не говорила. На четвертый день все явления исчезли, Шеридан казалась вполне здоровой и сама говорила: «какая чушь мне представлялась: везут говно, а мне кажется — могилу копают».
Но через месяц наступил новый приступ. Шеридан товарищи привели с панихиды из гимназии в крайне тяжелом состоянии: она уверяла, что всех коммунистических писателей арестует, Дабла отдаст под суд, стала писать протоколы, заставляла всех подписываться. Бегала, кричала, суетилась, так что пришлось её удерживать в постели. К вечеру снова наступило состояние скованности, — на вопросы едва отвечала, блуждала глазами со страхом. Перед этим плакала, кричала, звала Анну Ахматову и Иосифа Бродского, а также Иегову…