В чёрно-белой,
абстрактно-кармической полосе,
именуемой
в простонародье
всего лишь
жизнью,
я
(бесстрашнее многих, но
в целом - трусливей всех),
не имея ни права на выезд,
ни даже - визы,
не боялась ни Бога,
ни чёрта,
ни пустоты....

Я любила его
на правах
неизменной примы,
разделяя пространство на строгое
“я“
и
“ты“.

Для того,
чтоб не встретить его никогда с другими,
я могла бы продать
преисподней свои глаза.
Моё сердце - незряче,
но видит не хуже трости.
Мне не страшно
однажды
быть прОклятой в образАх;
мне не страшно
однажды
быть признанной на погосте.
Но когда мне,
имеющей
сотню
ненужных чувств,
запретят повторять его имя,
пусть даже всуе;
навсегда запретят прикасаться
к его
плечу,
накрывать его губы отчаянным
поцелуем,
я пойму,
что такое - смертельный, животный
страх...

А пока,
наслаждаясь своим приоткрытым раем,
появляюсь растерянной
тенью
в его глазах
и пугаюсь
того, что я снова
его
теряю...

Мой город живёт... В эпицентре: торговый гвалт;
Давно опостылевший дворнику тротуар;
В рекламных плакатах - искусственные слова;
Тревога сирены... наверное, на пожар.

А мне всё равно. Равнодушно чеканю шаг,
Я - часть декорации улицы, только часть...
Там, вместо пожара, пылает моя душа;
Там, вместе со скарбом, её догорит свеча.

И эти фальшивые буквы мне ни к чему,
Их в наших записках друг к другу полным-полно...
Ты злишься зачем-то, когда я иду к нему.
Я делаю вид, что мне, в общем-то, всё равно

А мне бы вонзиться меж рёбер твоих свинцом
Да так, чтобы было пожёстче да побольней!
И я хохочу до упаду тебе в лицо
И плачу ночами, когда ты уходишь к ней.

Однажды не станет ни слёз, ни живой воды,
Нам пламя гасить будет нечем. Сгорим вдвоём...
Когда-нибудь дворник сметёт от костра следы,
Не зная, что это истлел наш последний дом.