Hip-Hop.Ru - Доубле Вэ - Небо (проза)

Сначала без ноги трудно. Иногда даже кажется, что невыносимо. Но потом привыкаешь. Привык и Сергей, которому ногу по колено отрезали в госпитале неподалёку от Ханкалы.
Но не это главное. Главное, что сейчас Сергей передвигался по коридору коммуналки, держась за стены обеими руками. Костыль он давно сломал, а починить его не давало беспробудное пьянство. Водку ему приносили либо Машка, соседка-алкоголичка 36-ти лет, - они иногда ебались, когда оставались одни, - либо Лёня, старикан, также живущий с Сергеем в коммуналке. Кроме них в квартире жильцов не было. Они уехали, заколотив за собой двери своих комнат. Теперь в комнатах скапливалась пыль, которая вылетала из щелей при сквозняке и рассеивалась в затхлом воздухе квартиры.
Сергей с трудом доковылял до небольшой кухни и со вздохом облегчения плюхнулся на старый табурет. Табурет зашатался, заскрипел, но устоял. Сергей усталым взглядом пробежался по газете, заменявшей скатерть. Взгляд зацепился за фотографию президента, жмущего руку какому-то пиздюку. Сергей посмотрел, подумал и плюнул на фотографию. Не попал. Харчок мгновенно впитался в газету, перекрасив бумагу в коричневый цвет, расплылся пятном.
Сергей долго чесал яйца, потом ногу, а затем и культю. Было скучно и муторно после вчерашнего. Хотелось есть, но холодильник пустовал уже вторые сутки: вчера перебились консервами, которые Машка спиздила из своего магазина, и хлебом оттуда же.
- Маш! – заорал Сергей в сторону гулкого коридора. Эхо отразилось от пустых ободранных стен и вернулось на кухню – Маша! Маша, ёб твою мать!
Ответа не последовало. Сергей сплюнул на пол и тут же растёр слюну плоским вонючим тапком с наполовину оторвавшейся подошвой. Он с кряхтением опёрся на край стола – ветхий стол едва не перевернулся под такой тяжестью - и встал, едва сдерживая равновесие. Всё так же, держась за стены, Сергей запрыгал на своей одной ноге, матерясь и шипя от злости. Он едва не споткнулся о пыльную книгу, валявшуюся на полу с незапамятных времён, книга лежала обложкой вниз, и название её прочесть было невозможно, а поднять книгу никто из жильцов квартиры не удосуживался.
Громкий стук в дверь разбудил Машку, и она резво вскочила с грязной простыни, на ходу завязывая пояс халата. По дороги к двери она взглянула в зеркало, убрала за ухо прядь, спадавшую на глаза, и провела рукой по своему опухшему от сна и алкоголизма лицу.
- Иду я, иду! Чё буянишь? – Она открыла дверь. Сергей злобно смотрел на неё.
- Сука, - процедил он. – Ты что, блядь, днём-то спишь, а?
Машка, привыкшая к подобной манере обращения, и ухом не повела, несмотря на грозный вид своего соседа.
- Иди ты на хуй, Серёжа, - пробурчала она. – Воскресенье, вот и сплю. А ты чего буянишь? Жрать хочешь, да?
Сергей уставился в пол. Ему всегда было стыдно просить.
- Жрать он хочет, родимый! – Машка притворно всплеснула руками, обращаясь к невидимому собеседнику. – Жрать нам захотелось, ёбаный рот! Полюбуйтесь на этого красавца!
Сергей набычился, глаза его, налитые кровью, злобно смотрели на Машку.
- Ты, сука, заткни пасть свою сифозную. Тащи консервы, блядь!
Машка решила больше не испытывать судьбу и терпение соседа, а посему развернулась и полезла толстой жопой кверху доставать консервы из ящика под кроватью. Получив банку тушёнки, Сергей засунул её в карман треников и запрыгал обратно на кухню. Когда он добрался до табуретки, штаны почти сползли под тяжестью банки; только нелепо отставленная Сергеем культя не давала им упасть совсем. Сергей стукнул тушёнку на стол и натянул штаны до пупа, после чего тяжело плюхнулся на шатающийся табурет. Потянулся за ножом, воткнул его, по старой армейской привычке, в банку и ловко открыл её.
Холодная тушёнка провалилась в желудок мгновенно, и Сергей удовлетворённо утирал рот рукавом тельняшки. Закурив папиросу, Сергей решил, что было бы недурно поебаться, но подниматься с табуретки не хотелось, да и разозлённая Машка сейчас ему не даст. Поэтому он просто сидел, потягивал папироску и смотрел на жёлтую потрескавшуюся стену, катая единственной босой ногой пустую бутылку водки.
- Эх, ебена мать, - на выдохе прошептал Сергей. – А ведь могла быть жизнь…
На кухню вошел Лёня с каким-то пакетом в руках. Пакет приятно позвякивал.
- О, Серега-молодец, сидишь все, да куришь, - заверещал Леня. – Ну-ка, угости-ка папиросочкой.
- У тебя чё в пакете? – спросил Сергей, протягивая Лёне беломорину.
- Серега, ты не поверишь! – Леня выпустил облако дыма из своего рта с поредевшими зубами. – Ну-ка, гляди.
Леня полез в пакет и извлек одну за одной четыре бутылки пива «Клинское», две бутылки «Гжелки» и одну поллитровую фляжку «Московского коньяка». Вслед за бухлом на стол легли четыре пачки сигарет «Мальборо».
- Ни хуя себе! – от удивления у Сергея округлились глаза. – Это ты где такой красотой разжился, ебаный конотоп?
- Нашел, - Леня забычковал папиросу. – Вернее – спиздил.
Серега заржал и снова стал почесывать культю. Леня, отчаянно жестикулируя и корча рожи, продолжил:
- Я, короче, хуяк такой – мимо магазина иду. А там какой-то распиздяй бичевского вида поставил пакет на ступеньки и ссыт себе на угол. Ну, я, не будь дураком, пакет аккуратненько подрезал и тикать.
Леня хрипло и тонко засмеялся.
- Ну хуль, давай накатим чтоль? – Сергей ловко свинтил крышечку у первой «Гжелки».
Леня выставил на стол более-менее чистые стакан и чайную чашку с отколотой ручкой.
- Только закуси ни хуя нет, а Машку звать ни хуя не хочу. Самим мало.
- Да и хуй с ней, с закусью, Сереж, - Леня зорко следил за тем, как Сергей начисляет водку. – не в первый раз так…
- Ну, дай бог, что б не в последний, - Сергей одним махом опустошил свой стакан, с шумом втянул ноздрями воздух.
Леня одним глотком выпил свою порцию, все его морщинистое лицо сморщилось, как куриная жопа.
- Ох, Серега, как ты так ловко пьешь-то?
- Я ж в махре служил, пизда! – заржал Серега. – Давай, Ленька, теперь ты разливай.
Леня быстренько наполнил посуду водкой. Выпили за здоровье.
- Эх, Ленька, а я ведь мог бы жить. Не вот так вот тут водку жрать, а тачку иметь, работу хорошую, телку красивую, отдельную квартиру. Если бы не фугас тот ебаный. Суки чехи, ненавижу мразей. Был бы костыль, я бы, бля буду, пошел бы на улицу и мочил бы этих зверюг ебаных. Как они нашим пацанам глотки резали там, бляди…
- Как раз третий тост, - Ленька уже разлил. Сергей оторвал затуманившийся взгляд от плиты. Выпили не чокаясь.
- Блядь, Ленька, ты бы знал что там такое творится! – закричал Сергей. – Ленечка, ты бы знал! Когда мы в селе их ебаном были, там местные в лицо тебе улыбаются. Они улыбаются, а если ночью тебя встретят – горло перережут на месте. Или схватят, уволокут и запытают до смерти. Не что бы секреты выведать, а просто так. Любят они, суки, людей пытать, блядь. Пацану нашему прямо во время зачистки горло перерезали, и не нашли мы никого. И не дали нам село с землей сравнять, и каждого второго не дали расстрелять. И не дали гранаты в дома кидать. Но, блядь, Леня, мы им отомстили. Мало, но отомстили, Леня. Пошли за водой, а там их зверята играли. Непуганые ещё, молодые чеченята. Совсем маленькие. Старшему и семи лет не было, наверное. Они там что-то делали, играли, наверное. И Бора сказал «давай им отомстим за Колюху». Он сказал «давай за Колюху отомстим», Лень, он правда так сказал. А мы пьяные ещё были. Немного, но пьяные были. И он сказал «давай отомстим». И мы как-то не сговариваясь прямо бросились к чеченятам этим. И они убежать хотели, но не успели. Их четверо было. И мы троих схватили, а четвертый побежал. И я камень схватил и ему попал прямо в голову. И он так в речушку ту ебнулся, Лень. Маленький такой. Он совсем маленький был. И он, значит, ебнулся в речушку и пиздец ему. У него ножки задергались, и он захныкал так тихонько. Даже не захныкал, а стал издавать звук. Тихий звук. И я когда подошел, он дергался и ножками шевелил так скоренько, и вода, Лень, вода плескалась там. И вроде бы речка шумела, а плеск этот тихий слышен был. И я смотрю, а ему пиздец уже. Один глаз у него закатился и только белое там, а второй куда-то в небо смотрит. И я, Лень, в небо тоже посмотрел, а там облака. Облака и небо такое синее, нереально синее. Такого не бывает, Лень, неба, но там оно было. Оно там было, там – на войне. И я смотрел на небо, и слышал плеск этот тихий. А потом вниз смотрю, а пацаненку тому чеченскому уже пиздец. У него глаз закатился так страшно, а череп проломлен был. Но крови не было, Леня. Просто там вмятина какая-то, как на мячике спущенном бывает, Лень. И я сразу понял, что ему пиздец, и мне как-то страшно и весело стало. А пацаненок этот уже отошел и прекратил дергаться. И только вмятина у него такая была. И небо, Леня, небо было! А Бора тех троих других пацанов убил. Одного задушил руками, второго задушил проволокой, а третьего заколол ножом. Я не смотрел – он мне потом рассказывал и смеялся. И я смеялся, Леня. И нам ничего не было за это. А на пятый день я спать перестал хорошо. И мне теперь снится чернота одна. И это сон такой – чернота. Ничего больше там нет, только черный цвет и он такой жуткий, Леня, что орать хочется. Но я не могу орать, потому что во рту у меня и в легких тоже чернота эта. А я хочу, что б небо было, Лень. Хочу, что б то небо было…